мой рюкзак и закинул на плечо.
— Привет, пап. Что ты? — засмеялась сквозь слезы. — Когда бы я успела получить багаж? Только сели ведь.
— Ну, так пойдем, — скомандовал отец, сжав меня в медвежьих объятьях. Блеснувшие в его глазах слезы растрогали. Оказывается, я тоже очень скучала, просто в череде свалившихся на меня несчастий думать об этом было совершенно некогда.
Переговариваясь о каких-то несущественных глупостях, мы прошли в зону выдачи багажа. Вся моя звездная жизнь в столице вместилась в два больших терракотовых чемодана. Не так много, особенно если не принимать во внимание еще четыре коробки, отправленные мной на остров заранее. В них были преимущественно книги и всякие милые сердцу безделушки, которые я успела накупить, разъезжая по миру с гастролями.
— Ну, чего нос повесила? Дома-то хорошо!
— Угу. Пап, закрой окно, пожалуйста, — пробормотала я, пристегивая ремень.
— Зачем, Сенька? Тебе же нравится свежий воздух.
Да, но не когда он так остро пахнет несбывшимися мечтами.
— Дождь вот-вот начнется, — прошептала я.
Отец нажал на стеклоподъемник и скосил на меня взгляд:
— Как твоя ножка?
На удивление нормально. Только это ничего теперь не меняло! С психу я излишне резко дернула молнию на парке — в машине было тепло, а от накатившей злости меня вообще в жар бросило. Ох, как же я ненавидела то, что со мной случилось! Чертовы лондонские гастроли! Я уже тысячу раз их прокляла, ведь если бы не они, я бы не порвала связку. А теперь вот, пожалуйста. И все мысли о том, что же я сделала неправильно, и могла ли этого избежать. А еще чудовищная злость, да… Уж лучше мне было совсем не видать главных партий, чем лишиться их, оттанцевав лишь четыре года, но уже успев распробовать вкус славы. Тем более что по здоровью прогнозы-то были нормальные. Ненормальной была конкуренция в главном театре страны. Из которого меня поперли, как отбраковку, едва закончился срок контракта, словно это не они еще недавно на руках меня носили за мой талант. Но больше всего меня ярило осознание того, что все могло пойти и по другому сценарию. Будь я гибче, научись лизать зад руководству и всячески выслуживаться, как те, кому были отданы мои партии. Но я не могла. Да и никогда к тому не стремилась, по наивности веря, что талант всегда пробьет себе дорогу.
— Нормально, но знаешь, давай не будем об этом говорить. Не хочу.
— Как скажешь, Сенька. Только рано или поздно ведь все равно придется.
— Возможно. А пока просто хочется отдохнуть от всей этой круговерти.
Отец промолчал, глянул на меня как-то странно и потрепал по руке шершавой мозолистой ладонью.
— Я тебе симу засолил.
— Да ты что? И как клёв? — изобразила я интерес. Так и ехали, слизывая капотом отцовской Тойоты километры дороги, да болтали ни о чем, а солнце щурилось на нас, с трудом пробиваясь сквозь черные грозовые тучи.
На Лимонке, где мои родители жили немногим больше двадцати лет, ничего не поменялось. Отец высадил меня у подъезда вместе с чемоданами и поехал дальше в поисках места для парковки. А я, дожидаясь его, присела на выкрашенную уродливой зеленой краской лавочку. И тут меня окликнули:
— Есения!
— Дана Родионовна! Вот так сюрприз, — вскочила я, чтобы обняться со своим первым педагогом. — Я невероятно рада вас видеть!
— Как нога? — взяла быка за рога Романова, невольно заставляя меня улыбнуться.
— Нога почти в порядке.
— А форма? Я, признаться боялась, что ты разжиреешь, но, как погляжу, нужно было о другом беспокоиться. Ты вообще ешь? — нахмурилась Дана Родионовна, проходясь наметанным взглядом по моей упакованной в удобный трикотажный костюм фигурке.
— Когда аппетит появляется.
— Не узнаю я тебя, Есения. Неужто ты так быстро сдалась?
— А что мне оставалось делать? Все за меня решили.
— Знаешь, Сень, что я заметила? Даже самые отчаянные фаталисты смотрят по сторонам, переходя дорогу.
Помимо того, что Даночка являлась по-настоящему выдающимся педагогом, она была еще и необычайно мудрым человеком. В детстве я слушала ее речи завороженно, как сказки. Но сейчас, когда я окончательно перестала в них верить, даже слова Романовой воспринимались скорее остро негативно. И нет. Я не сдалась. Но стала жутко мнительной. Это правда.
— Зайдете к нам на чай? — сменила тему, завидев худую отцовскую фигуру, появившуюся из-за трансформаторной будки.
— Не сейчас. Побудь лучше с родителями, а завтра прям рано утречком ко мне забегай. Есть у меня кое-какие соображения.
На секунду в моей душе загорелся огонек — Романова была не последним человек в местной балетной тусовке. Разгорелся и тут же погас. Ну что она, в конце концов, могла мне предложить? Ставку в местном театре? Нет, конечно, в моем положении и это было неплохо, но… Под ребрами, там, где сердце, болезненно потянуло. Потом. Может быть, потом я смирюсь, что мне просто не светит ничего больше, и даже найду в себе благодарность. А пока я была к этому не готова.
— Дана Родионовна! Рад вас видеть, — пробасил отец.
— Добрый день, Сергей. А я тут журю Сенечку за то, как она истончилась.
— Ой, не говорите. Одна кожа да кости остались!
— Вы, пожалуйста, проследите с Ириной, чтобы она правильно кушала.
— Вот уж не сомневайтесь, — от души засмеялся отец, — вы же знаете, нам только дай ее накормить.
Это правда. В детстве, до того как я поступила в столичную балетную школу, родители и впрямь с легкостью нарушали мою диету. Хорошо, что я никогда не была склонна к полноте и даже в подростковом возрасте, когда девчонки стали одна за другой расцветать в самых неположенных для балерины местах, я оставалась тоненькой как тростинка. За что меня травили не меньше, чем за талант, отмеченный педагогами. И шептались по углам, дескать, я такая худая, потому что девочка. Почему они так решили — я понятия не имела, личным я ни с кем не делилась. Впрочем, парней у меня действительно не было. Они меня категорически не интересовали. Очень долго я жила лишь балетом, который заменял мне все.
— Ну, где вы так долго ходили? — набросилась на нас с отцом мать с порога.
— Привет, мам.
— Привет, Сенька…
К удивлению, мама заплакала. И это было особенно странно, потому что более сдержанной женщины, чем моя мать, я не знала.
— Эй, мам, ты чего? Так волновалась из-за погоды? Ну, посадили бы нас на материке. Подумаешь, сняла бы гостиницу.
Я готова была искать какие угодно причины такому поведению, лишь бы не думать
