— Кэти понравилась бы вот эта.
— Почему это?
Она наклоняет голову.
— Все очень лаконично — уютно и безопасно. Но вот небо… в нем есть какая-то дикость.
Я показываю на картину на противоположной стене.
— А Дрю запал бы на эту.
Она бросает свой взгляд.
— Потому что это картина голой женщины?
Я усмехаюсь.
— Да. И… потому что она не пытается быть тем, чем не является. Это не картина цветка, который на самом деле вагина — нравится тебе, или ты это ненавидишь, но это то, что есть. Дрю большой поклонник прямого подхода.
— Какая больше всего нравится тебе? — спрашивает она.
Я тут же показываю на Джексона Поллока, которая не продается. На ней много всяких пятен и завитков разных цветов на черном фоне. Ди подходит к ней, присматриваясь поближе, когда я говорю:
— На нее смотреть никогда не надоест — каждый раз в ней можно увидеть что-то новое. — Я снова смотрю на Ди. — Что возвращает меня к моему изначальному вопросу: Какая тебе нравится больше всего?
Она открывает свою маленькую зеленую сумочку и вытаскивает оттуда свой телефон. Просматривает на нем фотографии, а потом отдает мне.
— Вот моя любимая.
Я смотрю на экран.
— Это же периодическая таблица.
Она пожимает плечами.
— Для меня, это шедевр. Гармоничный. Идеально организованный. Достоверный.
— А разве некоторые из элементов не бывают несовместимыми?
Она улыбается.
— Конечно, но таблица говорит тебе, какие из них. Никаких сюрпризов. Никаких разочарований.
И вот он яркий пример того, кто Долорес есть на самом деле. Химик в защитных очках — днем, клубная девочка в блестящей одежде — ночью. Ей хочется веселья, спонтанности, но часть ее — часть, которая была обманута слишком многими кретинами в прошлом — хочет надежности. Честности. Правды.
Я хочу дать и то и другое. Хочу стать ее «русскими горками» и ее каруселью, ее искателем приключений и ее защитником. Ее импрессионистом и ее периодической таблицей.
* * *
Когда шоу близится к концу, многие гости собираются в главной приемной галерее. Пока Ди находится в уборной, я пристально разглядываю огромную скульптуру в углу, пытаясь понять, что это должно быть — либо бесконечная пещера, либо болотное чудовище.
Я не замечаю человека, который подходит ко мне сзади, пока он не заговаривает.
— Я подумываю приобрести эту работу для своей музыкальной комнаты. Она обладает вдохновляющей энергией, не так ли?
Это Розалин. Она хорошо выглядит в своем бежевом платье-бюстье, темными волосами, заколотыми на затылке — не торчит ни одной прядки.
И она мне улыбается… как паук мухе.
— Я бы сказал, скорее, омрачает, чем вдохновляет. Не знаю, что это вообще такое.
— Возможно, потому что это может быть все, что ты захочешь.
Тон ее голоса, игривость в ее глазах — уверен, что со мной заигрывает.
— Ты все еще занимаешься любительской фотографией, Мэтью?
— Занимаюсь.
Она льстиво посмеивается.
— Помнишь тот раз, когда мы ходили в Breezy Point и напились там тем отвратительным Шабли? Тогда твоя камера была очень полезной.
Я помню тот день, про который она говорит. Мы были молодыми и беззаботными и упивались дешевым вином и друг другом. Но любой момент, проведенный с Розалин, вспоминаю без особого трепета. Если у вас есть банка с белой краской, и в нее капнуть черной, замарается вся! Станет серой.
Воспоминания, которые должны значить очень много — романтичные, которые всегда бывают в первую любовь — меня от них просто тошнит. Потому что каждое прикосновение, каждое слово и поцелуй… все было ложью.
Прежде чем, я успеваю ответить, возвращается Долорес, спокойно беря меня за руку.
— В дамской комнате висят картины! Как ты думаешь, какого тем художникам? Их работы в уважаемой известной галерее… только вот в сортире.
На какую-то секунду, Розалин кривит лицо. А потом — как актриса, какая она и есть — маскирует его любезностью.
— Ммм… здравствуйте. Я Розалин де Бои Карингтон Вулф. А вы?
— А я Ди.
— Ди кто?
Взмахнув своими волосами, как какая-то блондинистая секс-бомба из сороковых, она говорит:
— Просто Ди.
— Вы и Мэтью… работаете вместе?
Ди смеется.
— А я что, похожа на банкиршу?
— Нет… я бы так не сказала.
Ее взгляд падает на платье Ди, а ее голос приобретает стервозный, пассивно-агрессивный тон, который я терпеть не могу в женщинах.
— Ваше платье слишком… смелое… для банкирши. Не каждая женщина имеет… храбрость… надеть что-то такое необычное.
Долорес мило улыбается — но там кроется оскал.
— Это так мило с Вашей стороны. И Ваше платье, такое… очень… бежевое.
Розалин скромно поглаживает ткань.
— Ну, знаете, как говорят, лучше меньше, да лучше.
Ди смотрит ей прямо в глаза.
— А что-то меньше… просто меньше.
На мгновение она дает осесть этому колкому замечанию. А потом поворачивается ко мне.
— Обожаю эту песню. Хочешь потанцевать?
Весь вечер зал заполняют звуки инструментальной музыки. Песня, которая нравится Ди — джазовая версия «Unforgettable» Нэта Кинга Коуэла.
Розалин усмехается.
— Дорогая, это всего лишь музыка для фона. На самом деле никто под такие вещи не танцует.
Долорес пожимает плечами.
— Жизнь — коротка. Я никогда не упускаю возможности потанцевать под хорошую музыку. Что скажешь, Мэтью?
Я беру руку Ди и целую ее нежно, так гордясь ей в этот момент.
— Я скажу, что буду танцевать с тобой где угодно.
Затем веду ее в центр зала. Когда мы проходим мимо Розалин, Ди шепчет:
— Приятно познакомиться, дорогуша. Пока-пока.
Я обнимаю Ди и начинаю с легкостью двигаться. Ди без всяких усилий следует за мной.
— Ух ты, только посмотрите, прямо Фред Астер. Не знала, что ты умеешь так танцевать.
— Я очень талантлив.
Она улыбается.
— Поверь мне, я знаю.
Ее взгляд скользит в сторону Розалин.
— Нуууу… все женщины, с которыми ты будешь меня знакомить, будут вести себя, как сучки?
Теперь, думаю, все.
— Нет — это была последняя.
— Она твоя бывшая, или как?
Ни один мужчина не хочет рассказывать то, как с ним поигрались — сделали из него идиота. Это неловко, неудобно — зачастую мы предпочитаем пресекать такие темы и заменять их историями, как нам удалось кого-то уложить в постель и трахать всю ночь.
— Или как. Почему ты спрашиваешь?
— Такое ощущение, что своим взглядом она готова перерезать мне горло.
Очень искусно, я поворачиваю нас так, что мое тело закрывает ее вид.
