Лея обмякает, я расстегиваю джинсы и накрываю ее, входя так глубоко и сильно, что кровать скользит по деревянному полу. Я не останавливаюсь, пока не чувствую у основания позвоночника нарастающий оргазм, а ее киска сжимает меня, затягивая глубже, чем когда-либо. Еще два резких толчка, и я погружаюсь глубоко, кончая так сильно, что поджимаются пальцы ног.
Быть внутри Леи — не похоже ни на одно, когда-либо мною испытанное, чувство. Даже когда подростками мы занимались с ней любовью, это было нечто особое.
— Ты в порядке? — спрашиваю, как только снова обретаю голос.
— Не думаю, что смогу двигаться, — бормочет она, вжимаясь в меня задницей и заставляя стонать.
— Давай я приведу тебя в порядок и принесу нам поесть.
— Конечно, — бормочет она, и я улыбаюсь.
Выйдя из нее, слышу, как она разочарованно мяукает, и в ответ целую. Взяв Лею на руки, укладываю в постель, после чего иду в ванную и беру полотенце, чтобы ее вытереть. Когда выхожу, она, завернувшись в одеяло и закрыв глаза, лежит на боку. Вместо того чтобы ее разбудить, заползаю в постель позади нее, обнимаю и уплываю за ней в сон.
Глава 13
Лея
— Алло? — отвечая на домашний телефон, ставлю коробку, которую принесла с чердака, на кухонный стол и открываю ее.
— Могу я услышать Лею Лэм? — спрашивает женщина таким голосом, словно у нее простуда.
— Это я.
— Привет, Лея, меня зовут Эльза. Я работаю на Дугласа Пуласки, адвоката вашей матери, — говорит она, и я хмурюсь. Мама не упоминала, что у нее есть адвокат, но, как оказалось, за ней водилась привычка многое от меня скрывать.
— Чем могу помочь?
— Мистер Дуглас оставил мне завещание вашей мамы, так как весь следующий месяц будет отсутствовать в городе. К сожалению, я подхватила воспаление легких, и не смогла доставить его вам.
— Все в порядке.
— Не уверена, когда мне удастся это сделать. Если нужно, я могу отправить его по почте, но есть пара моментов, которые нам стоит обсудить, — объясняет она и сморкается.
— В документах содержится какая-то крайне важная информация? — спрашиваю, сочувствуя ей.
— Нет, ничего такого. В основном они связанны с домом и несколькими счетами вашей мамы.
— Значит, это может подождать. Просто дайте знать, когда вам станет лучше, тогда и поговорим, — соглашаюсь я.
— Спасибо за понимание, и очень сожалею о вашей потере. Ваша мама была удивительной женщиной.
— Спасибо, — бормочу, все еще не зная, что говорить, когда люди выражают свои соболезнования.
— Мы скоро все обсудим. — Она вешает трубку.
Положив телефон на стол, открываю коробку с надписью «Комната Леи». Сверху в темно-синей деревянной рамке лежит наша с Остином фотография, когда нам было по семнадцать. Пробегая пальцами по снимку, вспоминаю, когда она была сделана.
Мы с Остином провели весь день, ловя лосося и наблюдая за медведями. Когда вернулись домой, мама вышла на крыльцо и сфотографировала нас, потому что подумала: мило, что мы одеты почти одинаково, в джинсы, толстовки, шапочки и ботинки.
На фото видно, как сильна наша любовь, ее можно реально ощутить. Сильно прижавшись, мы стоим лицом друг к другу, моя голова откинута назад, подбородок упирается в его грудь, я обнимаю его за талию. Его голова склонена ко мне, рука обвивает мою шею, и даже в профиль я вижу, как тогда он мной восхищался.
Отложив фотографию в сторону, достаю из коробки следующую вещь, кладу ее рядом с рамкой, затем достаю то, что искала с самого начала. Мама подарила мне медальон в тринадцать лет, а я, покидая дом, его оставила. Открыв его, вижу фотографию мамы и папы, прижавшихся друг к другу щеками. Снимок был сделан в тот день, когда они узнали, что мама беременна мной.
— Детка! — кричит Остин, входя в кухню и пугая меня. — Какого хрена дверь не заперта?
— Я думала, тебя не будет до завтра, — говорю вместо ответа.
— Почему дверь не заперта? — повторяет он, игнорируя мой вопрос.
— Потому что это Кордова, и я забыла об этом. — Остин обнимает меня и приподнимает так, что мои ноги отрываются от пола.
— Мне плевать. Когда ты дома одна, убеждайся, что дверь заперта.
— Ладно. — Я закатываю глаза. — Я думала, тебя не будет до завтра, — повторяю, опуская руки ему на плечи.
— Да, но я выполнил свою норму раньше, поэтому разгрузился и приехал забрать тебя и отвезти домой, — говорит он, прижимаясь губами к моим губам и крадя мое дыхание. — Я скучал по тебе.
— Мы виделись сегодня утром, — напоминаю ему, улыбаясь.
— Я скучаю по тебе, даже когда ты в соседней комнате.
Мое сердце начинает биться сильнее; я так его люблю. Я его люблю, и понятия не имею, как это случилось. Это чувство подкралось ко мне внезапно, или, может, никогда и не переставала его любить, и любовь к нему, которую я хранила все эти годы, вернулась, выбив у меня почву из-под ног. У меня не было ни единого шанса.
— Что? — Он хмурится, и я понимаю, что только что сказала это вслух.
Дерьмо.
— Мне нужно купить новые брюки, — говорю, и его лицо становится еще более растерянным, в то время как мое краснеет.
— Тебе нужно купить новые брюки, — повторяет он, поднимая меня выше, пока я не обхватываю его ногами.
— Однозначно. — Я киваю и пытаюсь спуститься, но он стискивает меня крепче.
— Мне нравятся эти брюки.
— Я без брюк, — говорю я, потому что так и есть. На мне футболка и трусики. Я уже собиралась ложиться спать.
— На тебе мои любимые носки.
— Ты ненавидишь эти носки.
— Нет, я сказал, что хочу тебя в них трахнуть, и только в них, — рычит он, подходя к стене и прижимая меня к ней, одновременно стягивая мою футболку через голову, прежде чем оказаться внутри меня, продолжив демонстрировать свою сильную любовь к моим носкам — или ко мне в одних только носках.
***
— Что ты здесь делаешь?
Отрываю взгляд от объектива телескопа и смотрю на нежное от сна лицо Остина. Скрестив руки на голой груди, он плечом облокотился о дверной косяк, будто стоял там некоторое время, наблюдая за мной.
После того, как он взял меня у стены кухни в доме моих родителей, сказал собрать достаточно одежды, чтобы ее хватило на несколько дней, и что я остаюсь с ним в его доме. Я даже не стала с ним спорить, просто пошла в комнату и собрала сумку. Когда я закончила, он сидел за кухонным столом и смотрел на нашу фотографию. Он ни словом не обмолвился мне о ней, но я почувствовала перемену в его настроении.
Осознав, что я рядом, Остин взял у меня сумку и положил туда нашу фотографию в рамке. Когда мы приехали к нему домой, он первым делом поставил фотографию на каминную полку, а потом повел меня наверх и снова занялся со мной любовью, на этот раз медленно, словно стараясь запечатлеть этот момент.
— Я не могла уснуть, — отвечаю тихо.
Проснувшись час назад, я полчаса пялилась в потолок, после чего встала и спустилась вниз. Я не могла побороть желание ворочаться в постели, но мне не хотелось его будить, потому что знала, как мало он спит.
— Ты должна была меня разбудить, — говорит Остин, и, подойдя ко мне сзади, целует в местечко между шеей и плечом, щекоча бородой.
— Тебе нужно было выспаться, — говорю, обнимая его.
— И тебе тоже, — парирует он, зарываясь лицом мне в волосы.
— Я сплю лучше, чем когда-либо за долгое время, — признаюсь честно.
Остин стал моим личным рецептом снотворного. У него есть способность сделать все лучше и не дать моему разуму задуматься.
— О чем думаешь?
«Я скучаю по маме», — произношу мысленно, но не говорю. Я рада, что Остин разрешил мне остаться с ним в его доме; жить в доме родителей трудно. Тяжело, когда тебя окружают воспоминания. Странно находиться в доме, зная, что, хотя там все выглядит так же, как и до кончины родителей, они уже никогда сюда не вернутся.
— Ты скучаешь по маме, — догадывается он, и я киваю, чувствуя, как слезы наполняют глаза, а в животе возникает не проходящая тяжесть.
