Прежде чем успеваю спросить, что подождет, он снова меня целует, поднимается и ставит на ноги. Поклявшись узнать все позже, подхожу к раковине и плещу немного воды на лицо, благодарная тому, что не нанесла много макияжа, и воспользовалась водостойкой тушью. Пока вытираю руки и лицо, он обнимает меня за талию, касаясь губами шеи.
— Тебе не обязательно туда возвращаться. Можешь подняться в комнату, или…
— Я не собираюсь прятаться, — говорю, глядя на его отражение в зеркале.
— Если ты туда вернешься, знай, что они будут вести себя наилучшим образом.
— Потому что ты их заставил, — хмурюсь я. Не хочу, чтобы они были добры ко мне ради него. Я хочу, чтобы они просто приняли мои извинения и жили дальше.
— Не из-за меня, из-за тебя. Ты только что вывернула всех за этим столом наизнанку.
— Мне…
Его руки сжимаются вокруг меня, обрывая извинения прежде, чем они успевают слететь с губ.
— Ты же не собираешься сказать, что сожалеешь об этом дерьме. Им следовало держать рот на замке. Они должны были доверять мне достаточно, чтобы понимать, я знаю, что делаю, и мне их вмешательство не нужно.
— Они любят тебя, — ласково напоминаю, и его взгляд смягчается.
Он качает головой и целует меня в висок.
— Готова?
Я снова киваю, и он берет меня за руку и выводит из ванной. Как только мы входим в столовую, разговор прекращается, и Шейла встает со стула, направляясь ко мне. Ее глаза покраснели, а губы припухли. Могу сказать, она плакала, и мне плохо от того, что причиной тому — я.
— Прости, Лея, — говорит она, беря меня за руку.
— Все в порядке, — машинально отвечаю я.
— Нет, не в порядке. — В ее глазах снова показываются слезы, и она неловко переминается с ноги на ногу, как ребенок, который не знает, что делать. — Можно тебя обнять? — шепчет она. Я киваю, она обнимает меня и всхлипывает. Я неловко похлопываю ее по спине, потом чувствую объятия еще одной пары рук, и тут же понимаю, что это Брэ, и она тоже плачет.
Удивительно, но во время наших объятий я не плачу. Я даже не знаю, какие эмоции испытываю. Затем к нам подходит отец Остина, оттаскивая жену, а следом за ним и Шон, который прижимает к себе Брэ.
— Нам очень жаль, Лея. Мы даже не подумали о том, что ты, должно быть, тогда испытала. Мы так расстроились тем, как ты ушла, что, увидев тебя сейчас, эмоции взяли верх, — говорит Шейла, вытирая глаза.
— Я понимаю, — говорю, заламывая руки и чувствуя неловкость от такого поворота событий.
— Мы можем начать все сначала? — спрашивает Брэ, а я смотрю на нее и кусаю губу, не в силах даже понять, что, черт возьми, происходит у меня в голове.
Часть меня хочет спросить «зачем?», пятнадцать лет назад мы даже не разговаривали. Тогда мы не были близки, и я не ожидала, что сейчас что-то изменится. Все, чего я жаждала, чтобы они взглянули на ситуацию с моей точки зрения, посмотрели на нее глазами молодой девушки, только что потерявшей отца из-за образа жизни, который вел и ее жених. Эта мысль причиняет боль, ударяя в самое сердце. Остин по-прежнему рыбачит, с ним все еще может что-то случиться. А я не знаю, стала ли я сейчас сильнее, чем была тогда.
— Лея, — голос Остина и его рука на моем бедре заставляют повернуть голову к нему. Вид беспокойства в его глазах наполняет грудь чувством вины. Я должна попытаться, ради него.
— Мы можем начать все сначала, — мягко говорю, глядя то на Брэ, то на Шейлу. Обе женщины кивают, но они все еще выглядят неуверенными в том, как себя вести, отчего я испытываю только еще большую неловкость.
— Давайте вернемся к ужину, пока дети не проснулись, — говорит Шон, разряжая напряжение в комнате.
— Налью себе еще бокал вина. Кто-нибудь чего-нибудь хочет? — спрашиваю, направляясь на кухню, потому что мне нужно еще несколько минут перед тем, как снова сесть с ними за один стол. Атмосфера, может быть, и разрядилась, но сердце все еще болит.
Услышав от всех «нет», иду на кухню, а потом взвизгиваю, когда меня разворачивают и, приподняв, усаживают на стол, рот Остина оказывается на моем, а его бедра — между моих ног. От первого же прикосновения его зубов к моей нижней губе я задыхаюсь и открываю рот. Его язык переплетается с моим, он запускает руку мне в волосы, оттягивая их назад, заставляя сердце трепетать. Не знала, что буду жаждать отдать кому-то контроль, но от прикосновений Остина каждая часть меня оживает. Когда он отрывается от моих губ, мы оба тяжело дышим, мои ноги крепко обхватывают его, а кулаки сжимают ткань его рубашки.
— Это за что? — спрашиваю я.
— Мне нужно было знать, что ты здесь, со мной.
— Что? — шепчу я.
Он чуть отстраняется, касается ладонью моей щеки и проводит большим пальцем по моим губам.
— Иногда в твоих глазах появляется такое выражение. Грусть и неуверенность. И когда я это вижу, у меня срабатывает инстинкт подхватить тебя и унести прочь от того, что вызвало это. — Он снова скользит большим пальцем по моим губам, его глаза ищут мои. — Ненавижу этот взгляд, детка.
Упершись лбом в его грудь, бормочу:
— Просто я не знаю, что сейчас чувствую.
— Все в порядке, — говорит он, водя ладонями вверх и вниз по моей спине, в попытке успокоить. Его прикосновение немного помогает, но теперь, когда мысль о его потере дала ростки, я не знаю, что делать. — Давай возьмем еще вина.
— Да, — соглашаюсь, спрыгивая со стойки и наблюдая, как он достает из холодильника новую бутылку и открывает ее.
— Готова?
Взяв его за руку, позволяю отвести меня обратно в столовую, где все ведут тихую беседу. Заняв место рядом с Остином, жду, пока он нальет мне вина, затем поднимаю бокал и делаю глоток, позволяя прохладной жидкости меня расслабить.
Сидя тихо до конца ужина, терзаюсь беспокойством. Беспокойством о том, что я, возможно, не сумею сопротивляться своим чувствам: желанию уцепиться за Остина, но в то же время и оттолкнуть.
Глава 14
Лея
Выложив на противень очередную порцию печенья, бросаю взгляд через двойные двери на террасу, где Остин разговаривает по телефону со своей мамой. Он закинул ноги на перила, рука с пивом покоится на животе.
Полторы недели назад я выкупила офис. В выходные мама Остина ошарашила меня, привезя стол из городского антикварного магазина, и грузовик полый канцелярских принадлежностей из Анкориджа. Она делает усилие, чтобы узнать меня, я делаю в отношении нее то же самое, только осторожно.
Оторвав взгляд от Остина, ставлю противень в духовку, затем беру с тарелки три печенья, заворачиваю их в бумажное полотенце и выхожу на террасу, сажусь рядом с Остином, протягивая два ему. Одними губами он произносит: «Спасибо», затем подтягивает мои ноги к себе, укладывая их на свои бедра, и продолжает разговор с мамой.
— Знаю, мам, — бормочет он, откусывая кусочек печенья и выглядя раздраженным. — Да, я тоже тебя люблю. Пока. — Он убирает телефон от уха и кладет его на стол рядом с собой, затем запихивает в рот остаток печенья.
— Все в порядке? — спрашиваю, когда он заканчивает жевать.
— Мама спросила, когда мы поженимся, — говорит Остин просто, будто сообщает, какого цвета небо, и кусочек печенья вылетает у меня изо рта, когда я практически ору: «Что?!»
— Она говорит, это неизбежно, так что мы можем перестать тратить время и просто покончить с этим.
— Покончить с этим? — повторяю в шоке, чувствуя, как у меня отвисает челюсть.
— Это ее слова, — говорит он, глядя на воду, которая приобретает красивый коралловый оттенок, когда солнце начинает садиться за островом сбоку от дома. — Я с ней согласен. — Его взгляд возвращается ко мне, останавливаясь, а лицо смягчается.
— Ты с ней согласен, — повторяю, потому что у меня больше нет слов.
— Я люблю тебя почти восемнадцать лет. Полагаю, можно с уверенностью сказать, что это не изменится.
Ладно, он прав. Мои чувства к нему не менялись; ну, они усилились и трансформировались в нечто другое, но я все также люблю его, даже больше, чем раньше. Но брак?
