тётушкиной сильной рукой.
— Не дури. В порядке Катя, мать твоя с придурью, конечно, и в свои пятьдесят мнит себя тургеневской барышней, но внучку любит. Книжку они читают сейчас.
— Да?
— Господи Ийсусе! — прорычала тётя. — Да, Настя! Твоя дочь с твоей матерью читают «Тома Сойера». А теперь иди. Или передумала? — подозрительно сощурилась она.
Вместо ответа я вышла, и направилась к зданию районного суда.
С каждым шагом я всё больше начинаю понимать, что же я чувствую — мне будто тело лидокаином обкололи. Муторная бесчувственность накрывает с каждой пройденной ступенькой. В очереди я задыхаюсь, хотя здесь прохладно. Я не слежу за временем, действую как робот, но сосредоточена только на своем сердцебиении, на звуках дыхания. Кажется, если я перестану концентрироваться на том, насколько ровно стучит моё сердце — устрою здесь истерику.
Заходила я в здание суда, когда было еще светло. Вышла — на улице почти ночь. Зима, темнеет рано.
Иду к машине. По тротуару мимо суда идут прохожие, они улыбаются. Паренёк обогнал очаровательную рыжеволосую девушку, развернулся к ней лицом, и идет спиной вперед. И плевать ему что скользко, как и девчонке его плевать — оба хохочут.
Уже целуются.
Тётя в машине красится, и тоже не выглядит расстроенной. Планета крутится вокруг своей оси, люди живут себе дальше, радуются, гуляют, строят планы. Никакого апокалипсиса, жизнь продолжается.
Я смотрю на это как на артхаусный фильм ужасов — не особо страшно, непонятно и немного мерзко. У всех всё нормально тогда как мои десять лет только что были смыты в канализацию.
— Подала?
— Мгм, — кивнула я.
— Едем? — спросила тётя. Я снова кивнула, а тётя удовлетворенно отмерила: — Хорошо что не льешь слезы. Правильно. Моя сильная девочка, горжусь тобой!
Я криво улыбнулась. Внутри у меня истерика. Лидокаин перестал действовать, чувствительность вернулась, и нахлынуло всё разом — гнев, боль, ненависть, любовь, сожаление. И сомнения. Я из-за гордости так поступила? Из-за обиды? Не пожалею ли я? А Катя, когда забудется та история с изменой, не станет ли меня винить?
— Выходи из астрала, Настюш. И из машины тоже.
— Мы не дома, — пробормотала я.
— Мы не дома. Мы в баре. Выходи. Тебе надо сейчас. Давай-давай, — тетя сама отстегнула мой ремень безопасности.
— Интересно, все после подачи заявления идут в бар? Тёть, у меня бизнес-план наклюнулся: давай откроем бар прямо напротив суда, — хохотнула я. — Разбогатеем.
— Угу, и рекламу налепим прямо на стены. Неоновыми мигающими буквами изобразим что-то вроде: «Муж — козлина? Развод грянул громом? Тебе к нам. Утешение под градусом, эффективность сто процентов»
— И мы в списке Форбс, — улыбнулась я, и залезла на высокий барный стул.
Тётя сама продиктовала заказ бармену. Оказывается, она в курсе названий модных коктейлей, а я привыкла думать что она знает только про «Кровавую Мэри». Наверное, двадцатилетние и про меня подобное предполагают — что я тот еще динозавр в плане новшеств.
Тётя оказалась как всегда права. Мне нужно было в бар. Здесь шумно, весело. Коктейли, опять же. То что доктор прописал после похода в суд.
— Виктор звонит? Пишет?
— Пишет, — поморщилась я. — Скидывает наши фото из семейного архива, даже коллажами и подписями заморочился. А я-то сколько его раньше уговаривала слепить коллажи совместно, это романтичным казалось, но Витя отказался «заниматься ерундой», — сморщилась я. — Видео отправляет с праздников, утром вот скинул запись того как Катька впервые пошла. Это же он заснять успел, не я.
— Паразит, добивает тебя.
— Добивается.
— Нет, добивает, — заспорила тётя. — А Егор?
— А Егор, — вздохнула я, — с ним всё странно и сложно. Мы поцеловались на днях, а я за десять лет привыкла к Виктору. Почему-то чувствовала себя словно изменяю, хотя по сути имею право делать всё что хочу. Да и не святоша я. Но вот, целовались, и мне приятно было, в первые мгновения даже слишком приятно, а потом протрезвела. Непривычно, понимаешь? Всё чужое — вкус, запах… ну и накрыло меня. Егор отреагировал соответствующе. Исчез на полтора дня, а потом…
Я допила коктейль и попросила бармена повторить.
— Что потом-то?
— Не знаю я как Егору всё объяснить, и поймет ли он. Измаялась вся. Потом увидела что он приехал, зашла к нему, а он…
— Да что он-то? Нос кривил? — поторопила меня тётя.
— Нет. Вежливо поздоровался, пригласил войти и выпить чай или кофе. Так, знаешь, — я дважды прищелкнула пальцами, подбирая слова, — отстраненно. И даже не придраться ни к чему. Но блин! Я бы тоже любого зашедшего ко мне соседа пригласила на чашечку кофе, точно таким же тоном и такими же словами как он меня. А потом тонко намекала бы на тему того, что а не пора бы вам домой. Полночи не спала из-за этого. Утром хотела пройтись с ним и Катей, я же говорила тебе про скандинавскую ходьбу?
— Говорила. И?
— И распогодилось. Не получилось, — расстроенно вздохнула я. — Ну а потом вот, суд. Ладно, завтра приеду обратно, может Егор остынет.
Сутки прошли в анабиозе. Запредельная боль сменилась апатией и, кажется, начало приходить привыкание.
— Давай новогодний чай сделаем? — предложила я дочке. Катя снова мрачная, дуется на меня непонятно из-за чего, а я так устала что не хочу выяснять причины. — Коть? Вызовем новогоднее настроение? Я наши чашки захватила.
— Какие? — буркнула дочка, а я распахнула шкаф, и кивнула на наши любимые поллитровые чашки с изображенными на них снеговиками, и украшенными снизу вязанными красными новогодними мешочками.
У нас традиция с дочкой: дожидаемся зиму, достаем эти чашки, готовим чай с корицей и приправами, садимся у окна и наслаждаемся. В этом году с новогодним настроением туго. И ладно у меня. Став взрослой мне приходится чуть ли не танцы с бубном устраивать, чтобы почувствовать наступление праздника. Но Катька иного заслуживает — безоблачного детского предвкушения волшебства.
— Ну давай, — вздохнула дочка. Улыбнуться пытается, но получается плохо.
— Налей свежую воду в чайник, а я пока достану травы. Вместе смешаем, получится авторский чай.
— Хорошо, мам.
— Кстати, а давай на фотосессию сходим? И совместную, и одиночную — тебе и мне. Для совместной купим одинаковые свитеры с оленями, сделаем
