лицо и вцепляюсь в ее губы. Я уверен, что она тоже хочет этого, но просто трусит. Я был готов, что дикарка какое-то время будет со мной бороться, а потом как обычно расслабится, но Чумакова даже не думает сдаваться. Она истошно бьется, брыкается и пытается оторваться от меня. На одно мгновение она становится мягче, разжимает губы, но когда я разжимаю свои, она вгрызается в мою нижнюю губу с такой силой, что меня пронзает резкая, пульсирующая боль и я ее отпускаю.
— Помогите! Кто-нибудь! — начинает истошно визжать, по щекам снова катятся слезы, а испуганные глаза бегают из стороны в сторону.
— Ты чего? — говорю тихо, смотрю на нее и не мигаю, вытираю разбитую губу ладонью, — Тут же нет никого, все на обеде…
Чумакова нервно всхлипывает и мечется, я продолжаю ошарашено наблюдать за ее реакцией и в груди ноет противной тяжестью.
— Ты знал! Ты знал, что так делать нельзя и все равно это сделал! — она начинает плакать еще сильней и я горю от сожаления и обиды.
— Но это же я…
— Ненавижу тебя! Ненавижу! Почему ты не оставляешь меня в покое? Почему ты постоянно хватаешь меня? Думаешь за меня некому постоять? — у Василисы настоящая истерика.
Я делаю несколько шагов ей навстречу, хочу обнять и успокоить, но она опять начинает визжать и драться, совершенно остервенело. Да чтоб тебя, Чумакова, я опять чувствую себя полным дерьмом! Разворачиваюсь и покидаю ее комнату с громким хлопком двери.
Эта девчонка сведет меня с ума! С чего я решил, что могу совладать с чужими эмоциями, если не могу совладать со своими! Моя дверь хлопает так же сильно, как Чумаковская. Прыгаю на кровать и закрываю лицо подушкой. Черт! Все опять плохо! На этот раз букетом цветов отделаться не получится! Но это не самое плохое. Дикарка визжала! Она правда этого не хотела! Мне стыдно и больно одновременно. Надо было дать ей чуть больше времени… Но я тоже не железный, меня переполняют чувства и я не могу их укротить, и так веду себя, как праведный девственник, даже больше не смотрю ни на кого. И что толку?
До самого вечера не встаю с постели, лежу и страдаю о нашей с дикаркой печальной судьбе. Ко мне заходил Тошик, интересовался что опять за страсти у нас кипят, но я его быстро спровадил. Не хочу ничего рассказывать, вообще не хочу разговаривать. Естественно, меня тянет пойти на второй этаж и помириться. Я похоже вообще на всю голову ушибленный, повезло же Чумаковой…
— Гофман! Эй! Гофман! — слышу агрессивный мужской голос за окном, а потом оглушительный свист, и у меня вырывается нервный, ехидный смешок.
Да ладно? Серьезно? Встаю с кровати и подхожу к окну. Внизу, за забором стоит высокая фигура в темном. Да… Чумакова… Ты не шутила.
Невозмутимо машу ему рукой и лезу в шкаф за курткой. Мне сейчас так хреново, что даже немного все равно, что скорее всего мне настучат по морде. Натравила все таки… И правда ничего со мной не хочет.
Спускаюсь вниз и уверенной походкой иду к забору. Не терпится посмотреть поближе, что же там за Скворец. Злобный взгляд замечаю еще издалека. В целом, ничего необычного, обыкновенный гопник, высокий, плечистый, в таком же стремном пуховике, как у Чумаковой. Его морда уже битая, на скулах и подбородке свежие ссадины.
— Давай за ворота, — говорит приказным тоном и машет головой в сторону.
— Без проблем! — отвечаю с ухмылкой.
Мне не страшно. Я разочарован. Поднимаю глаза на ее окно и вижу, как она смотрит на нас сверху вниз, облокотившись об подоконник. Спешной походкой прохожу через пост охраны иду за забор. Оттуда Чумаковой нас точно не будет видно.
— Ну давай знакомиться, — говорю ядовито, как только мы сближаемся.
— Давай! — хмыкает Скворец и в ту же секунду в мое лицо прилетает кулак.
Меня ведет, но мне удается удержаться на ногах.
— Ты че, сука? — он бьет с другой руки и тут же хватает меня за грудки, чтобы я не рухнул.
Это вызывает во мне только припадочный хохот. Смотрю на него с иронией и болтаюсь в воздухе. Я не собираюсь с ним драться, но чтобы не выглядеть слабаком, тоже припечатываю его кулаком в уже разбитую скулу. Охренеть, рама, даже не поморщился!
Получаю в лицо еще раз, и на этот раз, на ногах удержаться не удается, валюсь на снег, быдлятина тут же наваливается сверху и я получаю серию ударов в ребра и еще несколько в нос. Корчусь, пытаюсь закрыться, но выхватываю вновь и вновь.
— Скворец, ты совсем спятил? — испуганный женский голос звучит откуда-то сбоку и мне становится легче, но всего на секунду, а потом все возвращается назад, ведь когда в голове пропадает звон, я понимаю, что это голос не Чумаковой.
— Отвали от него! Совсем больной!? Слезай, говорю!
Когда меня отпускает тяжесть чужого тела, делаю глубокий вдох, снова морщусь и медленно, пошатываясь поднимаюсь на ноги. Передо мной стоит взъерошенная Стелла, в пижаме и тапках и стучит зубами от холода.
— Вот, держи, — Скворец стягивает свою куртку и протягивает ее Стелле, но она только брезгливо морщится и обнимает себя руками.
— Еще раз тебя тут увижу, вызову охрану, — говорит ему стальным тоном.
Откуда они вообще знакомы? Явно же знакомы!
— Да, хорош, мы сами разберемся, — смотрю на нее с раздражением, нашлась защитница, — Давай, иди…
Голубева подозрительно смотрит на Скворца, Скворец на Голубеву. Да что происходит?
— Стелла, иди! — гопник совсем раскомандовался, блондинка еще раз окидывает нас взглядом и быстро несется к воротам.
— Ну что, продолжим? — Скворцов скалится, — Или до тебя уже дошло, что тебе нельзя приближаться к Чуме?
— Ну давай продолжим, — я сплевываю на землю кровь.
— Тупой что ли? Или застрахованный? — в его глазах вспыхивает агрессивный, дьявольский блеск, — Я же тебя сейчас в ближайшем лесу прикопаю!
— Да прикопай! — я улыбаюсь дважды подбитой губой, — Давай, Скворец, ломай меня полностью!
Пока смотрю, как его глаза распаляются животным огнем, думаю лишь о том, что пока я охраняю ее душевный покой, дикарка готова скормить меня головорезу и не поморщиться. Не знаю, почему он медлит и не бьет меня еще раз, только переминается с ноги на ногу и стискивает кулаки.
— Смирись, Отелло, — говорю с сарказмом, — Она к тебе равнодушна.
— И к тебе тоже! — отвечает с самодовольной улыбкой, — Но в отличии от тебя, слова я понимаю. Гофман, считай это моим последним предупреждением, если Чума еще раз будет из-за тебя плакать, я тебя в
