– Ева, – ответила я раньше, чем успела подумать.
– Ева… – Он не спрашивал, он точно пробовал мое имя на вкус. – Красивое имя.
– Да, Ева-королева…
– Что?
– Ничего. Ева хорошо рифмуется со словом «королева», один мой друг меня так называл.
Может, и не нужно было всех этих загадочностей. Может, правильнее было сказать правду прямо в лоб, но я решила, что гуманнее Вовку сначала подготовить. Потому что правда у меня получается очень уж к здравому смыслу недружественная. Зачем же травмировать хорошего человека. Я ему все расскажу, только чуть позже.
– Я тоже так называл… – Он зажег очередную сигарету. Зачем было прежнюю выбрасывать? – Одного человека.
– А он? – Хреновый из меня психолог, не те вопросы задаю.
– А он ушел. – Вовка дернул меня за рукав. – Пойдем-ка, Шахерезада, а то ты скоро совсем околеешь.
Машина у него была хорошая, не из дешевых. И пахло в ней вкусно: не вонючим освежителем, а дорогим парфюмом. Прежде чем усесться на пассажирское сиденье, я сняла пальто, чтобы не выпачкать салон и не испортить другу детства настроение. Мальчики – они все одинаковые, машины – это их фетиши, а с чужими фетишами надо поделикатнее. Любопытно, что у Вовки за работа, на которой можно на такое вот авто заработать? Ничего-то я про друга детства не знаю, даже обидно.
Он уселся за руль, включил зажигание и климат-контроль, посмотрел на меня задумчиво. Наверное, уже пожалел, что дал слабину и связался с незнакомой девицей.
– А камешек с собой повезем? – спросил с коронной своей усмешкой.
– Камешек? – Так и есть: вот он, булыжник – оружие пролетариата. – Нет, камешек не повезем.
– Тогда выбрасывай, – велел он. – И пристегнись.
Я послушно выбросила булыжник, пристегнулась, сложила руки на коленях. Вовка поразглядывал меня еще секунду-другую, а потом тронул машину с места.
Мы ехали в тишине, он не стал включать даже приемник. Так не похоже на Козырева, сколько его помню, он любил, чтобы шумно и весело, и звук вокруг. И не курил, и не хмурился, и шарф носил чуть ли не до самого лета. А сейчас я его не узнавала. Вовка был из породы мужиков, которые едва ли не до старости выглядят пацанами. Именно выглядят, а не рядятся в молодежные шмотки, закрашивают седину и делают пластику. Вовкина молодость была какой-то совершенно естественной, органичной и весьма удачно сочеталась с его замечательной способностью со всеми находить общий язык. Я не помнила, чтобы Козырев молчал хоть несколько минут подряд, и сидел спокойно, и не пытался делать сразу несколько дел, но этот нынешний Козырев изменился до неузнаваемости. Нет, не внешне, внешне он оставался все тем же пацаном из соседнего двора, другом детства, но внутренне… Что-то было с ним не так, что-то в нем работало теперь неправильно. Или, наоборот, слишком правильно – я никак не могла разобраться. Раньше бы я спросила об этом в лоб, а сейчас почему-то стеснялась. Да и кто я такая, чтобы задавать ему глупые вопросы? Так, коза неместная…
Да и Вовка бы раньше не молчал, вытряс бы из меня душу вместе с информацией, уболтал, успокоил, рассмешил. А он молчит, только курит сигарету за сигаретой. Да что ж он курит-то так часто?! Это ж вредно.
Ох, не о том я думаю. Мне бы подумать, как ему все про себя рассказать, чтобы поверил и не прогнал, и согласился помогать, да вот как-то не думалось. Может, из-за холода. Промокло не только пальто, но и джинсы, а в сапогах хлюпало, и пальцы ног занемели. Надо будет сразу в ванную попроситься, чтобы отогреться. Или сто грамм? Да, лучше сто грамм, с ванными комнатами у меня сейчас как-то не складывается. Со мной там случаются всякие неприятные неожиданности.
Часы на приборной панели показывали девятый час вечера. Однако загулялась я. Стоило бы Рае позвонить, предупредить, что домой ночевать не приеду, да вот только Раиного телефона у меня нет. У меня вообще телефона нет…
Вовка жил в хорошем районе, в хорошем доме, где даже имелась консьержка, древняя бабулька с цепким взглядом. С бабулькой я вежливо поздоровалась, но ответной любезности не удостоилась, похоже, она распространялась исключительно на жильцов, потому что Вовке консьержка даже улыбнулась.
Квартира была хоть и двухкомнатной, но весьма просторной, наверное, улучшенной планировки. С моей двушкой на окраине она не шла ни в какое сравнение.
– Раздевайся, – Вовка снял куртку, потом принялся расшнуровывать ботинки. Он всегда любил ботинки на шнуровке, такие высокие, толстошкурые, на грубой подошве, идеально подходящие к его вытертым джинсам, рыжим волосам и мальчишескому лицу.
Я сбросила сапоги, повесила пальто на крючок, растерянно посмотрела на свои насквозь промокшие носки.
– Носки тоже снимай. – Ногой Вовка подтолкнул ко мне домашние тапки. Они явно были хозяйскими, для случайных гостей не предназначались, и мне стало как-то неловко. – Снимай-снимай. Ты же не будешь с мокрыми ногами ходить, правда? – Он не собирался быть гостеприимным, не планировал меня очаровать, он просто констатировал очевидное: в мокрых носках неуютно. Впрочем, как и в мокрых джинсах.
Носки я сняла, повертела секунду в руках и сунула в сапоги. О том, что завтра все это, непросушенное, мне придется надеть, я не думала. Я вообще старалась не думать о завтрашнем дне, мне бы сегодняшний как-нибудь пережить.
Вовка не стал задерживаться в прихожей, сразу протопал на кухню и уже оттуда крикнул:
– Есть хочешь?
– Ага. – Я сунула ноги в тапки, пошевелила занемевшими пальцами. – И выпить тоже хочу.
– А что сначала: поесть или выпить? – Он совсем не удивился моей наглости. Еще одна странность. Тот Вовка, которого я знала, не преминул бы сказать что-нибудь язвительное и прочесть лекцию о вреде пития в компании незнакомцев, а этот всего-навсего уточнил последовательность.
– Выпить, потом поесть и снова выпить, – решилась я. – И сигаретку выкурить, если можно.
– Сигареты в кармане куртки, – донеслось из кухни.
Ничего себе, незнакомая девица будет шарить по его карманам, а ему хоть бы хны. Поразительная беспечность!
А я пошарила, не удержалась. Сама не знаю, что хотела найти в Вовкиных карманах, но поисками сигарет не ограничилась. Зря старалась, нашла немного: бумажник с несколькими тысячными купюрами и двумя кредитками, носовой платок, мобильник и какую-то квитанцию. Тоже странно, раньше у Вовки в карманах что только не хранилось: от мотка проволоки до упаковки презервативов. Он был по-бестолковому запасливым, мой друг детства Вовка. И легкомысленным. Он мог месяцами таскать с собой любовную записку от Люськи Беловой, и не потому, что так уж дорожил Люськиным признанием, а просто потому, что забывал ее выложить. А теперь в Вовкиных карманах какой-то по-казенному скучный порядок: бумажник, квитанция, носовой платок…
