На прощание он вдруг предложил: "Хочешь, я сделаю тебя "звездой" кино?"
Я вспомнила слова Пола и ответила: "Для моего друга я и так звезда".
Режиссер внезапно вышел из себя: "Да отвлекись ты от своего друга! Я предлагаю тебе карьеру артистки. Мне нужна девушка с таким лицом, как у тебя. Ты, конечно, не особенно красива, но в тебе есть нечто…"
Задетая его словами, я ответила довольно резко: "Я не люблю кино. И мне никогда не хотелось быть актрисой".
Он выжидающе склонил голову и едва слышно спросил: "А кем?"
— Пол, как ты думаешь, кем бы мне стать?
— Что? — он, как младенец тер заспанные глаза тыльной стороной ладони и, похоже, еще не понимал меня.
— Ну, кем-то же мне надо быть! Художницы из меня не вышло. В институте я не доучилась… Но я ведь не могу до старости выгуливать чужих собак!
Он опять откинулся на подушку и сонно промычал что-то вопросительное. Я осторожно потрясла Пола за плечо, и его рука тотчас заползла мне под спину и перекатила меня на него.
— О, — застонал Пол, прижавшись щекой к моим волосам. — Как хорошо.
— Пол, давай поговорим! — я сползла на свое место и настойчивее потеребила его серебристую щеку. — Ты должен мне что-то посоветовать.
От слова "должен" он сразу проснулся и, проморгавшись, удивленно переспросил:
— Я должен — что?
— Посоветовать мне, какую выбрать специальность.
— Зачем? Я говорил… У меня есть деньги.
"Так сделай же мне предложение!" — в отчаянии подумала я, а ему ответила:
— Да не в деньгах дело! Я ведь должна чем-то заниматься в жизни. Чувствовать, что и от меня есть какая-то польза.
— О, от тебя есть польза, — нахально отозвался он и опять попытался сцапать меня.
Я вырвалась и села ему на ноги.
— О! — Пол оживился и ухватил меня за согнутые колени. — Выше. Пожалуйста.
— Нет уж, теперь ты не проймешь меня этим своим жалостливым "пожалуйста"! Знаешь, что тебе помогает? Что с твоим акцентом все слова звучат удивительно трогательно. Но я-то уже успела к нему привыкнуть, так что этот номер не пройдет.
— Ты не любишь меня?
— Пол! Если я в кои века хочу просто поговорить, это вовсе не значит, что я тебя не люблю. Да я смотреть на тебя спокойно не могу, во мне все так и сжимается! А ты говоришь — не люблю…
Он рывком сел и судорожно стиснул меня. Иногда, забывшись, он делал мне больно, потому что физически был сильным человеком. Но в этой боли я находила наслаждение, ведь еще никто не выплескивал на меня столько страсти.
Нам удалось поговорить только после душа, когда я отправилась готовить завтрак, а Пол сразу уселся за стол и виновато спросил:
— Что ты хотела сказать?
— Вспомнил! Я уже и сама забыла.
— Работа, — подсказал он.
— Ах да. Нет, правда, Пол, мне же надо как-то определиться… Какая-то польза от меня должна быть. Для чего-то же твой Бог меня создал!
Не моргнув глазом, Пол ответил:
— Для меня.
Я замерла, ожидая, что он заговорит о браке и о нашем будущем, но Пол то ли не понимал, к чему я клоню, то ли сознательно избегал этого разговора. "Ты же не думаешь, что он женится на тебе", — прозвучал в памяти Юрин голос. Оттолкнув его, я обернулась к Полу, ища поддержки, но он заговорил совсем о другом:
— Ты можешь учить в Англии русскому языку.
Я едва не выронила нож:
— В Англии?!
— Ты едешь со мной?
"В качестве кого, черт бы тебя побрал?!"
— Да.
— Да?
— Да. Хоть на край света. Знаешь такое выражение?
Пол задумчиво поморгал:
— Край света… Это… конец земли?
— Именно.
— О…
— Конечно — "О"!
Он удивился:
— Ты дразнишь?
И вдруг, изловчившись, хлопнул меня сзади. Я так и подпрыгнула:
— Что это значит?! Ты меня ударил?
— Нет! Нет! — испугался он. — Не ударил. Нет. Я…
Когда ему не хватало слов, а волнуясь, Пол забывал последние, его лицо принимало такое страдальческое выражение, что я немедленно бросалась на выручку.
— Я пошутила, Пол! Я знаю, что ты меня не ударишь.
— Никогда!
— Все-все… Да что ты так расстроился?
— Я вспомнил. Какой я был молодой…
— Ужасный, я знаю. Ты мог ударить женщину?
— Мог, — удрученно признался Пол.
Я присела перед ним и заглянула в глаза. В ясных озерах отразилось пасмурное небо.
— Но сейчас-то ты не такой!
Пол промолчал, но в этом молчании мне почудилось что-то недоброе. Я подняла его все еще небритое большое лицо и спросила как можно ласковее:
— Что, милый? Ты так часто погружаешься в меланхолию… Совсем, как я в детстве.
Он с подозрением нахмурился:
— Ты называешь меня стариком? Я знаю, старики бывают дети.
— Впадают в детство? Нет, это другое. То радостное помешательство, а то тебя что-то тяготит.
— Ты лучше всех! — неожиданно произнес он с чувством.
— Так тебя это давит?
— Нет. Я сам… давлю.
— Зачем? Ты не можешь без этого?
— Это любовь, — ответил Пол.
Меня словно окатили холодной водой. Я и не подозревала, что наша любовь столь мучительна для него. Чтобы скрыть растерянность, я отошла к плите и зачем-то перемешала яичницу. Пол проследил за моими безотчетными действиями и вдруг радостно сказал:
— Я придумал! Мы будем делать пикник. Я пойду в школу, а ты будешь готовить, да? А потом мы уйдем в лес. Или на остров. Куда?
— На остров! — загорелась я. — Хочется посидеть у воды. Да и лес наш уже, наверное, наполовину вырубили…
Он согласился:
— На остров.
Мы наспех позавтракали, и Пол, наконец побрившись, отправился в лицей. Как ученица я больше не представляла для него интереса. Почему-то он даже не пытался учить меня каким-нибудь выражениям, хотя, по его словам, жить нам предстояло в Англии.
У меня уже все было готово для пикника, когда Пол вернулся. Но выглядел он таким измученным, словно участвовал в сражении. Я настояла, чтобы он ненадолго прилег, решив, что "очень циничный" ученик опять приставал к нему с вопросами. Пол согласился лечь, но попросил сесть с ним рядом и положил голову мне на колени. Волосы у него не торчали "ежиком", а прилегали к голове. Я погладила их, потом помассировала виски и лоб. Он только блаженно постанывал и слегка поворачивал голову.
— У тебя совсем мало морщин, — сказала я, надеясь, что ему будет приятно. — Если б ты не поседел так рано, то вполне сошел бы за…
— Двадцать лет, — вставил Пол и залился смехом.
Я щелкнула по загорелому носу:
— Ну, это уж слишком! Хочешь быть моложе меня?
— Я хочу быть совсем маленьким. Чтобы ты дала мне грудь.
— Пол, у тебя одно на уме! — возмутилась я. — Ты можешь думать о чем-нибудь, кроме секса?
