это какой-то невозможный кайф — дать возможность настоящему краснокнижному хищнику обстоятельно и с размахом на тебя поохотиться.
— Что-то тут душно. Может, выйдем подышать? — пискнула я трусливо. Толку, конечно, от этого было мало — говорят, перед смертью не надышишься, но чуть-чуть еще поиграть, чуть-чуть еще продлить охоту… Даже если у лани нет сил бежать, и тигр это точно знает. Почему нет? Видно, тут наши мысли с Артуром совпали. Он отошел, резко дернул дверь, выпуская меня на палубу, и вышел следом. Я как во сне подошла к борту, чувствуя за спиной его жаркое тяжелое дыхание. Предвкушая последний рывок, что есть сил сжала руки на поручнях. Море волновалось. Ветер бросал в лицо пригоршни соленых колючих, как битое стекло, брызг, рвал в стороны полы ветровки, которую я надела поверх простого хлопкового платья. Пол под нами медитативно раскачивался.
— Хорошо, что у меня крепкий вестибулярный аппарат. А тебя не укачивает?
— Нет. Только голова кружится. От тебя…
В небе полыхнули молнии. И да… Оно таки упало на нас неистовым ливнем. Платье моментально промокло, прилипнув к телу. Я повернулась в полупрофиль, выпрашивая поцелуй. Артур скользнул руками от талии вверх, к груди. Сжал… Я дрожала, но не от холода, как он подумал, когда подхватил меня на руки, чтобы отнести в тепло салона. Застопорился в дверях, чертыхнулся. В конце концов, как-то справился с надувшейся парусом шторкой и шагнул внутрь.
— Чего дрожишь? Ну, чего дрожишь? Замерзла? Боишься? — шептал бессвязно, шагая через небольшой коридорчик.
— Нет.
— Все равно мокрое надо снять.
Я глупо захихикала. Как будто ему нужен был повод, чтобы меня раздеть! Вершинин опустил меня на пол. Дернул бровью, я, часто дыша, подняла руки, чтобы ему удобнее было стащить с меня платье. Куртку мы уже потеряли по ходу. И пусть порой наши ласки были совсем бесстыжими, абсолютно голой Артур, пожалуй, меня еще не видел. Это был переломный момент. Оставшись в одних трусиках, я отошла на два шага, быстро их сняла и выпрямилась, гордо вскинув голову. Я была красива ровно в той мере, в какой и хотела быть: очень худенькой, с маленькой грудью и деформированными балетом стопами. В конце концов, если ему нравятся всякие рыжие с выменем вместо груди, как у этой, блин, Кати, то…
— Почему ты молчишь? — возмутилась я довольно-таки истерично. Артур покачал головой. Дернул кадыком, откашлялся.
— Наверное, потому что у меня дар речи отняло.
Он был таким невозможно трогательным в своей одержимости мною. Я с ним чувствовала себя королевой — не меньше. Когда на тебя смотрят так, наверное, вообще не может быть по-другому. Я служила сцене, а он как будто бы мне служил. И такая бескорыстная любовь, любовь, которая мне, в общем-то, была понятна, вызывала желание обязательно дать что-то взамен. И я знала, что это будет.
Я медленно попятилась, пока бедра не коснулись высокого края кровати. Села, подтянулась на локтях дальше и поманила его к себе. Глаза Артура сверкнули:
— Покажи себя, малыш. Я не все рассмотрел.
Хриплый голос царапнул. Я вздрогнула, облизала губы:
— А ты сам вообще собираешься раздеваться?
Артур хищно оскалился. Схватил худи за шкирку, стянул через голову. И вздернул бровь, мол, ну все, давай, не тяни, теперь твой выход. Я послушно раздвинула чуть согнутые в коленях ноги. И скопировала выражение его лица. Это подстегнуло Вершинина стащить джинсы. Вместе с трусами сразу. Я захлебнулась воздухом, застонала, стыдливо запрокинув голову к потолку. И лежала так, пока Артур не накрыл меня своим мощным телом. А потом началось сущее безобразие — его губы были, кажется, везде. Я совершенно потерялась. Вот как это работает? Я могу навертеть черте сколько фуэте и даже с одной точки не сдвинуться, а с ним… Боже, голова кружится, дыхалки не хватает, а привыкшее к колоссальным нагрузкам сердце захлебывается в аритмии.
— Артур!
— Сейчас, малыш. Мы же никуда не торопимся, да? — издевался он, приставляя член к моей истекающей плоти и чуть внедряясь в нее, сминая, проходясь настойчиво вверх-вниз, делая мне хорошо, или плохо — я уже сама не понимала.
— Сделай это.
Агония в теле требовала выхода.
— Что сделать, малыш? — напряженно поинтересовался Артур, сверля меня каким-то совершенно ненормальным нечеловеческим взглядом.
— Стань моим первым.
— Не-е-ет, — протянул он.
— Нет?
— Нет. А вот единственным… Единственным — пожалуйста. Хочешь?
В этот момент он как-то особенно сладко меня коснулся. Я выгнулась, захныкав. Подаваясь бедрами навстречу его ласке.
— Да…
— Скажи, малыш… Правильно скажи. «Я хочу, чтобы ты стал моим единственным».
— Я хочу, чтобы ты стал моим единственным.
Скрестив в лодыжках ноги на его пояснице, я толкнулась вперед сама. Боли почти не было. Крови тоже… Я потом задавалась вопросом, стал бы он после того, как сам кончит, доводить до конца меня ртом, если бы я испачкалась, и, в итоге, пришла к однозначному выводу — да. Он стал бы. С этой мыслью я и уснула, до предела вымотанная оргазмом. А утром он разбудил меня, скользя по шеке ароматным бутоном розы.
— Завтрак в постель? — застонала я. — Ты меня разбалуешь!
— В следующий раз для ровного счета можешь побаловать меня, — ухмыльнулся Артур. — Давай, выбирайся. Нас уже ждет машина.
Я в испуге высунула лохматую голову:
— А который час?
— Девятый. Но я же так понимаю, тебе нужно заехать домой за вещами?
— Ты правильно понимаешь! — закивала я, выпуталась из простыни, потом, осознав, что до сих пор голая, дернула ее обратно. Поймала смешинки в его глазах, прежде чем он отвернулся. И это, конечно, стало вызовом. Потому как… какого черта? Он — мой мужчина. Мы провели вместе ночь. А значит…
Я решительно встала, чувствуя спиной его взгляд, подошла к окну и демонстративно потянулась, прекрасно зная, какой он видит рельеф.
— Я не понял, ты передумала ехать?
— Нет, конечно. Ты же все равно улетаешь.
— Угу, — угрюмо подтвердил Вершинин.
— А когда вернешься? — обернулась к нему.
— А когда ты хочешь?
— При первой же возможности? — невинно хлопнула я ресничками. Впрочем, Артур не принял предложенные мной правила игры и довольно серьезно ответил:
— Как скажешь, малыш. Как скажешь…
Потом мы завтракали, и долго целовались, сидя на заднем сиденье машины, пока водитель вез нас через город. Это было счастье. Совсем другое, не такое, к которому я стремилась… Но счастье, да. И так я погрузилась в него, в это сладкое и странное ощущение, что не сразу обратила внимание на то, как на меня пялятся на репетиции… Потом заметила и
