Мы с трудом добираемся до подъезда. Подходим к лавке. Но стоит мне усадить на неё Илью, как от молчаливой спячки просыпается отец:
— Ань, ты в своём уме? — он разводит руками и, выудив из кармана связку ключей, суёт ту в мою ладонь. — Парню плохо, а ты его на лавку. Давай тащи Соколика к нам домой. Будем спасать несчастную птичку.
— Я? Папа, ты издеваешься? Я не подниму Илью на пятый.
— А что делать, дочка! — с наигранным сожалением, отец пожимает плечами. — В конце концов, это по твоей милости Илюха так страдает.
— Ладно! — спорить бессмысленно, да и отец прав: на улице не май месяц — можно к сотрясению и пневмонию прихватить.
— Пап, поможешь? Вдвоём быстрее получится.
— Э, нет! – отец суетливо оглядывается, а потом выдаёт: — Я до поликлиники прогуляюсь, врача пока вызову.
— Прямо так? В резиновых сланцах и майке? — недоумённо смотрю на родителя. Вроде врезал Царёв Соколову, а мозги отключились у старика.
— Да уж, — папа потирает нос, растерянно поглядывая на торчащие из шлёпок голые пальцы ног, но не сдается. — Так… это… пока переодеваюсь, все талончики разберут. Сама знаешь, какие к нашим врачам очереди. Клювом не щёлкай, как говорится!
— В четыре утра? — чувствую, как под боком хмыкает Соколов. Даже он в своём предобморочном состоянии находит смешным и нелепым поведение отца.
— Так! — грозит пальцем папа. — Не доросла ещё учить отца, как жить! Займись лучше своим…пострадавшим. Зелёнка в аптечке, в холодильнике — малиновое варенье, а я пошёл!
— Илюш, ну ты видел? — ворчу, обхватив парня руками. А получив свою дозу эндорфинов, поднимаю того со скамейки. Благо Соколов не сопротивляется и всячески пытается облегчить мою долю. Он даже по лестницам поднимается ни разу не пискнув. Если только на пролётах берёт паузу и, повиснув на мне, пытается отдышаться. И лишь перешагнув порог квартиры, обессиленно наваливается на стену, позабыв, правда, предварительно отпустить меня. Зажатая между горячим телом перед собой и цветочными обоями позади, боюсь пошевелиться.
— Тебе надо прилечь, — тихо, скорее для порядка шепчу Илье на ухо. Я эгоистка, но совершенно не хочу, чтобы он уходил.
Его голова покоится на моём плече. Наверно, кружится от подъёма на пятый. Но нагло пользуюсь моментом и пытаюсь надышаться мгновением. Кто его знает, когда между нами снова встанет Яна.
— Дай мне минуту, — просит Соколов, пуская по коже мурашки. Его тёплое дыхание касается чувствительных участков шеи, а непослушные волосы щекочут щеку.
— Ладно, — робко киваю и надеюсь, Илья не услышит, как колотится в моей груди сердце, с каждой новой секундой ускоряющее свой ритм.
Я не знаю, сколько мы так стоим: десять минут или час. Растворяюсь в своих ощущениях. Они настолько сильные, что в какой-то момент теряю над ними контроль. И пока Илья борется с головокружением, несмело провожу ладонью по его напряжённым рукам. Поднимаюсь чуть выше. Скольжу по его плечам, крепкой шее. А когда моих пальцев касаются упругие пряди немного жёстких волос, замираю.
Впрочем, не я одна. Илья тоже напрягается всем телом, а потом снова вспоминает о Яне. Наверно. А иначе как объяснить, что дёрнувшись, как от удара тока, он отходит от меня и странно так смотрит, будто я только что слопала его порцию десерта.
— Прости, я не хотела, — глупое оправдание срывается с губ, а щёки покрываются алым. Ненавижу врать! Но и признаться, что касаться Ильи хочу до дрожи в пальцах, не имею права.
— Твоя футболка, — Соколов словно не слышит моих слов. Он продолжает царапать взглядом, чуть дольше допустимого рассматривая мою грудь, обтянутую всё тем же пресловутым топом клубничного цвета. – Почему ты всё ещё в ней?
— Не знаю, — растерянно бормочу, не понимая, куда клонит Илья. — Не успела переодеться. Бестолковая ночь. Я так и не сомкнула глаз.
— Где твоя комната? — Соколов беспокойно вертит головой, а потом, не дожидаясь ответа, пьяной походкой несётся к отцовской спальне.
Сдуру молотит кулаком по деревянному косяку и с какой-то нездоровой тоской обводит взглядом не заправленную кровать старика.
— Это комната папы, — пищу со спины. — Моя дальше по коридору. — Только там не прибрано…
Я не ждала гостей, а потому многие вещи не на своих местах, но Илью это не останавливает. Настырным шмелём он несётся по узкому коридору и, резким толчком, открывает дверь, а потом оборачивается и улыбается мне так радостно, что невольно улыбаюсь в ответ. Пока парень ловит дзен, протискиваюсь мимо него и начинаю собирать разбросанные по кровати вещи.
— Я неряха, да? — причитаю краснея. — Просто поездка к твоей бабушке стала для меня неожиданностью. Быстрые сборы чреваты беспорядком. И вообще, врываться без спроса в чужую спальню – ну такое себе дело!
— Анька, — Илья снова пропускает мимо ушей моё ворчание. Оттолкнувшись от косяка, подходит ближе, почти вплотную.
— Ты чего? – тушуюсь под проникновенным взглядом парня. – Тебе уже лучше?
— Нет, — с хитрым прищуром тянет Соколов, и пока тону в нереальной глубине его глаз, рывком выкидывает из моих рук вещи, а меня, как пушинку, поднимает в воздух. — Голова идёт кругом. Вообще ничего не понимаю. Ещё немного и упаду…
В подтверждение своих слов он безудержно летит спиной на мою полуторку, аккуратно заправленную плюшевым пледом, а я визжу, зажмурившись от страха, пока не приземляюсь на собственную кровать, правда, верхом на Соколове.
Смотрю на лукавую улыбку Соколова и чувствую: меня обвели вокруг пальца. Плохо ему! Ну-ну! Лежит тут, понимаешь, на моей кровати и балдеет, как Хвост после капли валерьянки. И как я раньше не поняла, что Илья давно пришёл в себя, а сейчас нагло пользуется моментом? Что ж, Соколик, теперь будем играть по моим правилам!
— Ты как, Илюш? — руками упираюсь в упругий матрас по обе стороны от белокурой головы шутника и мягко щекочу чёлкой мужской лоб.
— Прости, Пуговка, — и дальше изображая из себя немощного больного, виновато шепчет Илья. — Не удержал тебя. Это всё проклятое головокружение.
— Бедняга, — понимающе вздыхаю, а сама еложу по его крепкому телу, устраиваясь поудобнее. Илья хотел полежать? Что ж, смотри, врунишка, долежишься у меня!
— Ты такой горячий, — мурлычу, прикладывая ладонь ко лбу Соколова. Правда, тут же подменяю её губами. —Так вернее. Сразу понятно: есть температура или нет.
Мои касания едва уловимые, почти воздушные. Я и так знаю, что воспаление хитрости, не отражается на температуре тела. Передо мной стоит немного иная задача, а потому, слегка приподнявшись, шепчу прямо в губы Соколову:
— Ну точно, ты весь горишь!
Голос томный, как в тех сценах из фильмов про любовь, которые смотреть стыдно, а отвернуться невозможно.
— Погоди, у тебя и сердце бьётся как-то неправильно, — извиваясь змеёй, медленно сползаю ниже. Ненароком провожу нежными пальчиками по волосам Соколова, скольжу по его щекам и шее, а сама прикладываю ухо к напряжённой груди, будто пытаюсь прослушать пульс. — Да тебе совсем плохо, Илюша!
— Да! — хрипло выдыхает Соколов и прикрывает глаза. А я между делом вновь тянусь к его лицу. Позабыв о приличиях, трусь о его тело, как голодная кошка. И результат не заставляет себя ждать: губы парня непроизвольно приоткрываются, дыхание сбивается с привычного ритма, да и твёрдость фантазий Соколова ощущается моим телом на все сто.
— Бедненький, — ладонью накрываю колючую щеку, а сама едва справляюсь со снующими по коже мурашками. — Тебе, что, воздуха не хватает, да?
— Немного, — никак не выходит из роли несчастного Илья.
— Сейчас, мой хороший! — силясь не рассмеяться, кусаю губы, а потом сажусь на Илью верхом и начинаю стягивать с него чужую толстовку. Благо та безразмерная, да и «больной» не думает сопротивляться.
— Вот, так-то лучше! — пробегаю пальчиками по рельефной груди парня, обтянутой тонкой, застиранной тканью футболки
— Сейчас станет полегче, – я и сама вхожу во вкус нашей игры, и не замечаю, когда начинаю обводить рисунок на плече Ильи. Какие-то узоры, напоминающие переплетённые между собой знаки бесконечности. Они вьются, цепляются друг за дружку и в итоге образуют букву «Я».
