Осознание прописной истины ушатом ледяной воды приводит в чувство. Ощущаю себя глупой, наивной дурочкой, в очередной раз позабывшей, что Илья принадлежит другой. Пальцы замирают. От изящной и обольстительной кошки во мне не остаётся и следа. Дышу глубоко, глазами выискиваю пылинки на потолке. Мне страшно представить, что будет с моим сердцем, когда Илья найдёт свою Яну, если уже сегодня оно обливается кровью.
Соколов же, как назло, начинает приходить в себя. Оставшись без внимания, ведёт плечами и, недовольно постанывая, открывает глаза.
Стиснув зубы, смотрю на очаровательного ангела в своей кровати. До чего же он милый. Трепетно-нежный. Трогательный в своём обмане. И в то же время такой чужой и далёкий, что перехватывает дыхание.
Илья тоже чувствует неладное. Его небесно-голубой взгляд наполняется тревогой. Маска блаженства испаряется с его лица, а сквозь растерянно-приоткрытые губы с шумом вылетает воздух. Илье невдомёк, что в него, такого взъерошенного, я ещё больше влюбляюсь с каждой секундой.
Всё происходит слишком быстро. Я не даю себе шансов одуматься. Да и какой смысл?! Мне всё равно будет больно, а так… так я хотя бы узнаю, насколько сладким бывает счастье на вкус.
Я целую Илью первой, резко припадая к его губам. Те немного обветренные, с металлическим привкусом, но до безумия мягкие и нежные. А ещё… а ещё они идеально по форме сочетаются с моими. И почему мы встретились с Ильёй так поздно?
В ушах шумит. Так сильно, что проори Соколов имя своей Яны, я не услышу.
Он моя потребность, моё прозрение, моя вредная привычка! Лихорадка, приносящее удовольствие. Наркотик, от которого впадаешь в зависимость, стоит раз попробовать. Я только сейчас, безудержно целуя его губы, начинаю понимать, что такое любовь! А ещё не могу сдержать слёз, поскольку Илья не отвечает на мой поцелуй.
Сгорая от стыда, закрываю руками лицо. Знаю наперёд, что услышу очередное "прости" или, того хуже, проклятое имя Яны. И пока Соколов собирается с мыслями, суетливо пытаюсь с него слезть, на ходу придумывая оправдание своему порыву.
— Кто же так делает искусственное дыхание, Анька? — помогает с последним Илья и будто специально сгибает свои ноги в коленях, чем прерывает мой торопливый побег и возвращает меня на исходную позицию.
— Прости, мало опыта, — поджимаю горящие огнём губы и стараюсь не смотреть на парня.
— Это поправимо, — самоуверенно усмехается тот и, не давая опомниться, хватает меня за предплечья, а потом лёгким движением переворачивает на лопатки, в одно мгновение поменявшись со мной местами.
— Давай, я научу тебя, — гипнотизирует взглядом, всё ниже и ниже опускаясь к моим губам.
Остатками разума понимаю, что должна отказать. Но когда сердце разодрано в клочья, не так страшно совершить очередную глупость. И я киваю.
Губы Ильи, как лекарство от всех невзгод, моментально возвращают меня к жизни. Они бережно согревают своим теплом, успокаивают разбушевавшееся сердце и напрочь лишают воли. Как бы ни уговаривала себя не поддаваться, уже через минуту сладкой пытки сдаюсь и сама тянусь за добавкой. Мы без остатка растворяемся в нежности неторопливого танца наших губ, который с каждым мгновением набирает обороты. Ещё секунду назад тот был похож на медленный вальс, а уже сейчас всё больше напоминает горячую самбу.
Впервые в жизни я теряю над собой контроль. Ни о чём не думаю. Ни о чём не сожалею. Я, как спичка, ярким пламенем пылаю в руках Соколова и не боюсь сгореть дотла. Да и какая разница, что будет потом, если в это мгновение я ем любовь столовыми ложками.
Переплетённые воедино языки и руки. Рваное дыхание. Нежные вздохи и безудержные стоны. Жадные до нежности и опьянённые страстью, мы перестаём замечать границы: я, не раздумывая, стягиваю с Ильи футболку, он в ответ бесцеремонно задирает мою. Кожа горит от несдержанных ласк и случайных касаний, но нам обоим мало. Быть может, там, за стенами моей скромной комнаты, нам и не суждено быть вместе, но здесь и сейчас в этом мире есть только мы.
А ещё продрогший отец… Папа нарочито долго шебаршит ключом в замочной скважине и громко кашляет, предупреждая о своём возвращении.
Хихикая, размыкаем горячие объятия и судорожно пытаемся привести себя в порядок: я одёргиваю топ,приглаживая волосы, а Илья мечется по комнате, но никак не может отыскать футболку.
— Эй, молодёжь, вы дома? — кричит с порога отец.
— Да, — спешу с ответом, но не узнаю свой голос. Чрезмерно возбуждённый и хриплый, он кого хочешь натолкнёт на непристойные мысли.
— Ладно. А я так и не дошёл до поликлиники. Мало того что замёрз, так ещё и Кирилла Михайловича встретил. Помнишь его, Ань?
— Знакомое имя. Это наш дворник? — выбегаю к отцу, оставив Соколова и дальше искать футболку. Я бы с радостью помогла ему с пропажей, но каждая минута промедления всё большим стыдом разливается по моим щекам.
— Если бы, — скинув в прихожей грязные сланцы, отец босыми ногами шлёпает на кухню. На полную включает воду и начинает намыливать руки. — Наш новый участковый. Дотошный такой и вредный. Я ему объясняю, мол, так и так, а он мне: пить надо меньше! Анют, ну ты-то знаешь, что я не пью совсем.
— Ага, — за тонкими пальчиками прячу зацелованные до боли губы и никак не могу сконцентрироваться на словах отца.
— А он, видите ли, не уверен. Поехали, говорит, в участок — разберёмся. Ну я и рванул домой.
— Вот и правильно! — не дожидаясь, когда отец обернётся, спешу к плите и ставлю чайник. — Вот какой леший тебя дёрнул бежать в поликлинику.
Впрочем, этот самый «леший» тут как тут потягиваясь заявляется на кухню и с улыбкой Чеширского Кота тянет:
— Доброе утро, дядь Ром! Как погуляли?
— Доброе? — позабыв выключить воду, отец, нахмурившись, оборачивается к парню: — Так виделись вроде, Соколик.
— Точно! — даже не думает смущаться Илья и, сложив на груди руки, наваливается на косяк. — Я же этот, пришибленный немного. Соображаю туго.
— Ну-ну, — отец обводит парня недоверчивым взглядом, настолько въедливым и цепким, что так и хочется закричать: «Беги, Сокол, беги».
Но я не успеваю.
— Сейчас так модно, да? — отец потирает подбородок и медленно приближается к Илье.
— Что именно? — не чувствует опасности Соколов.
— Футболки носить шиворот-навыворот.
— О! Так я… О! — Илья теряется с ответом, а я, как никогда, радуюсь ожившему в кармане мобильному.
— Да! — не глядя на экран, принимаю вызов.
— Ань, — голос Царёва совершенно не радует, зато с лёгкостью перетягивает на себя внимание отца и Ильи. Даже Хвост и тот выполз из укрытия и смотрит на меня сонными глазами.
—Не спишь? — Артур, как назло, говорит громко и чётко. Каждое его слово эхом разносится по маленькой кухне.
— Нет, не сплю… , — со всей дури прижимаю трубку к уху, чтобы заглушить голос Царёва и даже подумываю убежать с кухни, только Соколов, напыжившись, следит за каждым моим вздохом и совершенно точно никуда не выпустит.
— Ты меня прости, Ань, за утро и за подопечного твоего. Я просто дурак. Приревновал, — Илья недовольно хмыкает, а Артур тут же чует неладное: его голос становится громче, а слова как на подбор все не о том. — Я должен был услышать тебя, Анют. Поверить, что этот парень ничего для тебя не значит. Тем более, ты согласилась ко мне вернуться… Мы с тобой…
«Пип-пип-пип»
Я должна была ещё раньше скинуть проклятый вызов, а теперь только и могу, что шептать «нет», наблюдая за исчезающим из моей квартиры и жизни Соколовым.
— Илья! — глотая слёзы, бегу за парнем. — Я всё объясню. Подожди…
Вот только Соколов меня не слышит, а быть может, просто не хочет слушать. Зато отец вовремя перехватывает меня в свои объятия и, с силой удерживая на месте, просит:
— Для начала ты объяснишь всё мне, дочка.
Я много плачу. Бью старика в грудь, не оставляя попыток догнать Илью. А потом срываюсь и, уткнувшись носом в родное плечо отца, рассказываю всё в мельчайших подробностях: и про нашу с Ильёй поездку, и про его Яну, про условие Царёва и свою любовь к Соколову. Папа слушает не перебивая. Отчаянно гладит меня по голове. Уверена, он вместе со мной переживает весь калейдоскоп гремучих чувств, что сейчас разрывают моё сердце. А потом ласково улыбается, вытирает с моего лица слёзы и говорит, что я его копия: как и он, живу чувствами, а ещё выбираю не тех.
