— Э-э, нет, Нин! — меня коробит от идеи сверкать голым задом с каждого фонарного столба, да ещё и с припиской «Мистер Пед».
— Засунь свою скромность, знаешь куда? — ворчит Комарова и увесистым кулачком заряжает мне вбок. — Под подушку! Мы сделаем тебе такие кадры, что за тобой очередь из поклонниц выстроится. А Аня твоя от ревности на сироп изойдёт и наконец одумается! Да и ты только представь лицо Царёва: победил он, а с баннеров улыбаться девушкам будешь ты!
— Ладно, чего не сделаешь ради любви! — бубню себе под нос, растирая горящие огнём рёбра: что-что, а уговаривать Нина умеет.
— Вот и молодец! На этом собрание нашего клуба объявляю закрытым! — потягиваясь Комарова встаёт и отпирает дверь в комнату, впуская в пропахшее пряниками пространство глоток свежего воздуха.
— Какого ещё клуба, Нин?
— Нинель! — моментально погрузившись в роковой образ, Комарова игриво ведёт бровью, а потом походкой от бедра вышагивает обратно и, аккуратно подцепив ноготком пустой полиэтиленовый пакет, шепчет: — Клуб анонимных пожирателей пряников, Соколик!
И правда, за пределами этой комнаты нам обоим предстоит играть чужие роли, а так хочется уже быть собой…
Всего пара звонков, и мою кандидатуру для афиш согласуют без лишних слов. Буквально тут же Комаровой удаётся договориться с доморощенным фотографом и сообразить подобие фотостудии из закрытой на ремонт коморки дворника и нескольких простыней. Остаток же дня Нинель таскает меня из комнаты в комнату и с миру по нитке собирает для фотосессии несколько образов, да и вообще, без зазрения совести используя свой авторитет, порядком обновляет мой гардероб. Как-никак сиять в ближайшие дни я должен не только с листовок, но и в стенах «родного» универа.
Вспышки фотокамеры, томные взгляды, откровенные позы… я выкладываюсь на съёмках на все сто. На месте прыщавого фотографа из четыреста седьмой представляю Румянцеву. Меня раздирает от желания доказать глупышке, что я круче её Царёва по всем фронтам.
Пока местные знатоки графических редакторов корпят над созданием макета афиши, а городская типография торгуется за каждую копейку, в общий студенческий чат Нинель скидывает несколько кадров, снятых «в процессе». К слову, бэкстейдж удался на славу, а самой Комаровой вполне можно осваивать ремесло фотографа.
Реакция прекрасной половины универа не заставляет себя ждать: нескромные комментарии, смайлики, сердечки — уже наутро из никому не известного Соколова, я становлюсь целью номер один для местных красавиц. А если вспомнить, что на первом курсе филфака я единственный парень, то масштаб безумия вокруг моей персоны сложно переоценить.
Первый учебный день в качестве Ильи Соколова проходит как в тумане. Скучные лекции разбавляются щебетанием очаровательных однокурсниц, короткие перемены — их смехом и бесконечными комплиментами. Мне строят глазки, за моей спиной шушукаются, а под игривыми взглядами робеют и отчаянно смеются, когда и вовсе не смешно. Мне не нужно думать, в какую аудиторию идти или где взять конспект по теории литературы — рядом всегда кто-то есть и обязательно поможет. Всё, что требуется от меня, — не лишать одинокие сердца надежды и не забывать улыбаться. И всё же я ни на минуту не отпускаю из мыслей Румянцеву. Весь этот спектакль ради неё, но, как назло, за несколько дней моего чёрного пиара мне ни разу не удаётся с ней пересечься в длинных коридорах универа. Зато Царёв не упускает возможности пощекотать мне нервы.
— Эй, зяблик! — приторная рожа Артура вырастает перед моим носом незадолго до семинара по философии. — Говорят, ты продал своё тщедушное тельце Нинель ради минуты славы. И как оно? Стоит того?
Придурок лыбится, словно только что произнёс шутку века. Интересно, как долго он её сочинял?
— А я смотрю, прошлогодний «Мистер Пед» ревнует? — я нарочито произношу титул парня слащавым голоском, не пряча нахальной улыбки, и продолжаю бить словами: — Не подскажешь, что прошлой осенью ради победы продал ты? Кому, как ни мне, теперь знакомы расценки Нинель.
— Да иди ты, Соколов! — морщится придурок, сжимая кулаки. — Мало тебе тогда досталось? Или нос лишний?
Ещё мгновение, и очередной драки не избежать. Вот только поддаваться на этот раз я не планирую.
— А ты, что, кроме как в нос, бить никуда не умеешь? – раззадоривая Царёва, начинаю медленно закатывать рукава сорочки, попутно разминая шею. Меня не смущает ни толпа зевак, постепенно замыкающая нас с Артуром в тесное кольцо своего внимания, ни пожилой преподаватель, недоумённо поправляющий очки на носу, ни даже Румянцева, с рюкзаком наперевес, вылетевшая из соседней аудитории. Уничтожить Царёва, стереть его наглую ухмылку с лица, — это всё, о чём мечтаю! Но Артур снова играет не по правилам...—Ладно, живи, филолог! — по всей видимости, заметив вдалеке Аню, парень моментально меняется в лице. — А то опять свалишься тут подбитой уткой. Да и у меня есть дела поважнее. Например, девушку любимую к груди прижать.
Глава 16. Напыщенный индюк
Аня. «Я нашёл Кравцову. Сегодня после третьей пары жду тебя возле 202 аудитории».
Прокручиваю сообщение Царёва, и вместо того, чтобы активно зарабатывать зачёт по основам преподавательской деятельности, заворожённо смотрю в окно. Передо мной стоит куда более весомая задача: не ошибиться в выборе правильного пути.
Уже несколько дней я не нахожу себе места. И всему виной гордая птичка Сокол, а если быть точнее, обыкновенный зазнавшийся индюк. А как иначе назвать Илью, разгуливающего по универу с видом первостатейного мачо? Изображая из себя брутального самца, Соколов ходит по коридорам, не замечая ничего вокруг. Нос задран. В глазах нахальный огонёк. Вместо пожёванных коровой кед, на ногах красуются белоснежные кроссовки, а старые потёртые джинсы уступили место стильным брюкам. Взъерошенные, будто спросонья волосы, небрежно закинутый на плечо рюкзак — меня не покидает ощущение, что Илью подменили. И это я молчу о толпах зелёных первокурсниц возле него. Все как с ума посходили. Вьются вокруг Сокола, как мухи над вареньем. Откровенно строят глазки, попами своими виляют… куда тут мне?
— А давайте-ка подумаем, какие институты воспитания и обучения мы сможем назвать, вспомнив русскую художественную литературу, — убаюкивающий голос Степана Сергеевича, нашего преподавателя по ОПД, монотонно разливается по небольшой аудитории, но я так глубоко увязла в своих переживаниях, что не разберу ни слова. И даже когда старичок произносит мою фамилию, я продолжаю пытать себя неразрешимыми вопросами.
Первое время я списывала странное поведение Ильи на обычную обиду и даже пыталась его понять. Да и кому было бы приятно очутиться на месте Соколова? Те наши с ним поцелуи ни разу не походили на искусственное дыхание. Они были настоящими. Безумными. И главное, взаимными. А потому побег Ильи поначалу казался мне лишь проявлением ревности. А ревнует, значит… значит что-то чувствует, верно? Но по всей видимости, я ошибалась. Вместо того чтобы раз и навсегда прояснить ситуацию, Илья полностью от меня закрылся.
Несколько раз я порывалась поговорить с Ильёй, всё ему объяснить, рассказать про Яну и Артура, а ещё признаться, как много места в глупом сердце теперь занимает его белокурый образ. Но мои попытки встретиться все как одна были обречены на провал. Во-первых, Илья так и не обзавёлся мобильным. А во-вторых, связался не с той компанией.
— Румянцева! — повторяет Степан Сергеевич, но я снова его не слышу. Точнее, слышу, но пропускаю его слова мимо ушей.
Неоднократно я приходила к Илье в общагу, вот только парня так ни разу и не застала. То он пропадал на съёмках, то запирался с Нинель в её комнате, то ещё где… А эти дурацкие слухи? Они как тараканы выползали из-под всех щелей и настырно заполняли собой все мысли. Ни для кого не секрет, что подпасть под влияние Нинель — это как продать душу дьяволу: успех обеспечен, но какой ценой?
— Румянцева, проснись! — голос преподавателя становится всё громче и смешивается с нарастающими смешками с задних парт, а я лишь вздыхаю.
