можешь что-то изменить.
— Не буду я ему писать! — возмутилась я, прекрасно понимая, что именно эти мысли только что витали у меня в голове.
Собутыльница подлила еще коньяка в мой успевший опустеть бокал.
— Будешь-будешь! Хорошо, что здесь я — твоя спасительница от новых глупостей! Мы вот возьмем сейчас и найдем тебе новый предмет воздыханий, а Лазарев твой потом еще локти кусать будет! Забудешь о нем, как миленькая.
— О нееет, только не это! — в искреннем ужасе взмолилась я. — Пожалуйста, давай не будем никого искать. Я на этот сайт знакомств уже смотреть не могу!
Подруга лукаво прищурилась, и стало ясно, что план, успевший созреть в ее очаровательной белокурой голове, мне точно не понравится.
— А мы будем искать не на сайте знакомств, — довольно хлопая в ладоши объявила она. — Мы ради такого дела с тобой в клуб поедем!
— Не хочу в клуб, — призналась я, — Давай мы с тобой просто включим музыку и дома потанцуем, а?
Но она уже вызывала такси, действительно танцуя под какую-то мелодию, звучащую исключительно у нее в мыслях.
— Дома так не получится. Надо так, чтобы шумно и весело. Тогда ты мигом забудешь о своем Денисе и встретишь кого-то более достойного.
— В клубе? Я тебя умоляю…
— Ну мало ли, — развела руками она. — Как минимум, просто повеселимся.
Веселиться мне как-раз хотелось меньше всего. Хотелось спать.
Но вместо этого в ожидании такси мы выпили еще коньяка. Сознание с каждым новым миллилитром алкоголя становилось все спутанное, контуры предметов вокруг — ярче и расплывчатее. Хотя я и понимала, что это не мир вокруг так меняется. Это просто меняюсь я сама. Отпускала контроль. Позволяла всему лететь в бездну, кружась и мелькая разноцветной каруселью.
Так и с людьми. Они есть сами по себе, а мы с ними рядом разные. Сама по себе я одна, а с ним — другая. И такой, какой я была рядом с Денисом я себе нравилась, ошибочно полагая, что и ему я нравилась тоже.
Не стала противиться уговорам Аллочки и когда машина такси везла нас на другой конец города, все вокруг казалось мне глупым и бессмысленным. Собственные проблемы и переживания — ничтожными. Денис больше не был мне столь важен и необходим, как воздух. Я справлюсь и без него.
Потом все смешалось, вызывая аналогии с прошедшими похоронами. Охрана, не желающая пропускать нас в шумный и сверкающий неоновыми огнями клуб. Какие-то мои пьяные доводы, отчего-то заставившие их передумать. Лишенные изящества движения под оглушительную музыку, биты которой били по барабанным перепонкам, как земля, сыпавшаяся на полированную крышку гроба. Аллочка, сломавшая каблук туфель на танцполе. Нескончаемые приторно-сладкие коктейли, которыми нас кто-то угощал. Какие-то споры и ругань.
И Лазарев, Лазарев, Лазарев, который вопреки всем разумным доводам так и не покинул моих мыслей. Словно он был со мной в эту ночь, неотступно следовал, не желая отойти ни на минуту. Мне даже повсюду мерещился его притягательный запах, заставляющий сердце томительно сжиматься, а жар приливать к щекам.
Как я, всегда рациональная, дальновидная и благоразумная, оказалась в такой ситуации? Как позволила своей собственной жизни скатиться на самое дно? У меня ведь всегда было всё заранее распланировано и продумано? Почему я перестала слушать разум и послушала сердце? Оно в ответ выдало мне целую гамму непривычных и неожиданных чувств, заставив испытать то, что раньше было совершенно незнакомо. Я не знала, что чувства к кому-то вообще могут быть настолько важными и всепоглощающими. И настолько противоречивыми одновременно. Не это ли привело меня к такому неутешительному финалу?
Болезненно замерев посреди этой круговерти незнакомых лиц, я видела перед собой лицо Дениса. Он почему-то тепло улыбался. И заботливо убирал с моего лба волосы, растрепавшиеся во время танцев. Кажется, даже что-то говорил мне, но оглушительный гул и неразборчивый рев музыки не позволил разобрать ни слова. Я обнимала его за шею, не в силах устоять на ногах от охватившей тело слабости, а он с непривычным трепетом прижимал меня к себе. Пыталась высказать ему все, что думаю о произошедшем, но мой язык отказывался меня слушаться.
А потом водоворот вокруг неожиданно замер и стало непривычно тихо. Оглушительно, звеняще тихо, после шума, который я успела начать воспринимать как данность.
Через мгновение все вокруг погрузилось в спасительную темноту, дающую передышку моим мыслям и чувствам, и отдых телу, уставшему от этого бессмысленного и беспричинного бега.
И только где-то на грани сознания эхом отпечатался бархатный голос, который звучал и звучал. И он слишком нравился мне, чтобы я захотела, чтобы это прекратилось. Голос Дениса и то, как он произносил мое имя:
— Ева…
— Ева…
Вопреки моим сладким грезам, заставлявшим тяжело и прерывисто дышать, звал меня вовсе не Денис. Голос принадлежал Аллочке, хотя и был непривычно трескучим и хриплым.
И я вынуждена была открыть глаза, отметив белый матовый потолок и люстру точно не моей квартиры, которая троилась в глазах и кружила, словно три хрустальных вертолета. Глаза пришлось закрыть, чтобы это прекратилось, но потом, пересилив подступающую к горлу тошноту, открыть снова, дабы разобраться в происходящем.
Квартира была Аллочкиной, как и широкая двуспальная кровать, на которой, среди спутанного бело-розового постельного белья я и лежала рядом с ее хозяйкой. Свет резал глаза, раздражал, заставляя их болезненно щуриться и слезиться.
С трудом повернувшись на бок, я удостоверилась, что рядом действительно моя подруга детства. В ее жутко лохматой прическе, потекшем и размазанном макияже и припухших чертах лица все еще смутно узнавалась обычная жизнерадостная красавица. И я боялась даже представить, на кого в таком случае после вчерашних приключений похожа я сама.
— Проснулась, Чебурашка? — хихикнула блондинка, но тут же со стоном коснулась пальцами висков, подтверждая мои догадки, о том, что головы у нас болят абсолютно одинаково.
Я осторожно оглядела себя. На мне было вчерашнее черное платье, задравшееся во время сна неподобающе высоко, что позволяло рассмотреть огромнейшую затяжку, тянущуюся во всю длину правого чулка. Натянула на себя одеяло.
— До скольки мы были в клубе? Вообще не помню, как и когда мы добрались домой, — призналась я, осознав, что мой голос столь же скрипуче-неузнаваемый, словно каждое слово царапает горло изнутри.
— Я помню только, как ты чуть не подралась с какой-то девчонкой из-за того, что она толкнула тебя у бара. Хотя, может и подралась, судя по твоему платью. Что было потом я тоже не помню.
Еще раз оглядев платье, не нашла на нем существенных изъянов, но,
