муках саморазрушения. Его волосы блестели в лучах солнца; прядь упала на глаз, задевая скулу и смягчая резкие черты лица. Ксавьер был одет в простую серую футболку и джинсы, которые облегали его тело, словно были сделаны специально для него, а его бицепсы напрягались при каждом взмахе и изгибе карандаша.
По позвоночнику прокатилась волна внезапного осознания.
Я понятия не имела, почему я замечаю эти вещи в Ксавьере, но с чисто физической точки зрения он был…
Остановись. Возьми себя в руки. Я поймала себя на том, что мои мысли заблудились в неподобающем направлении. Очевидно, я слишком долго просидела в особняке, если меня привлекли его руки.
Я была здесь, чтобы проведать его, а не любоваться им.
— У тебя привычка врываться в мою спальню, Луна, — сказал он, не отрывая взгляда от холста. — Слушаю.
Я заставила себя отвлечься от легкого гудения в моих венах и направилась к нему. Мои каблуки гулко стучали по полированному деревянному полу, и этот звук был желанной отсрочкой от… других отвлекающих факторов.
— Не понимаю, о чем ты, — я подошла к нему, когда он набрасывал эскиз табуретов вокруг изогнутой стойки. Это был не Пикассо, но это было лучше, всего, что я могла бы нарисовать. К тому же, судя по заметкам в левом верхнем углу, он стремился не столько к художественной выразительности, сколько был в процессе мозгового штурма.
Подумать: глубина/высота барной стойки, пространство за барной стойкой
Гибкое пространство для лета/зимы
Отметить места с высокой проходимостью
Мое сердце заколотилось одновременно от осознания и удивления.
Это был не эскиз гостиной. Это был чертеж бара.
— Я имею в виду выговор, — Ксавьер присел на один из табуретов, его голос был ровным и лишенным привычного неуважения. — Скажи мне, что я должен проводить время с отцом и исправляться, а не отлынивать от своих обязанностей. Или как я должен готовиться к тому, чтобы взять на себя управление бизнесом после его смерти, и как я бессердечен, раз меня не волнует, будет он жить или умрет, — он перешел на заднюю часть бара на эскизе. — Ты не первая и не последняя, кто говорит такие вещи.
Я должна была так и сказать. В любой другой ситуации я бы так и сделала, но что-то меня сдерживало.
Не моя работа, следить за тем, как другие люди справляются со своим горем — или его отсутствием, — и угрюмость Ксавьера беспокоила меня сильнее, чем я хотела признать.
Я и не подозревала, насколько привыкла к его раздражающему, но знакомому солнечному оптимизму, пока его тепло не исчезло.
— Ты никогда не говорил мне, что ты дизайнер, — сказала я, намеренно обходя стороной затронутые им темы.
Его рука на мгновение замерла, прежде чем он продолжил рисовать.
— Нет. Это просто то, чем я занимаюсь, чтобы скоротать время.
Я подобрала с пола брошенный бумажный шарик и развернула его. Это была вариация текущего наброска. Как и следующий, который я подобрала, и все остальные.
— Интересно. Потому что для меня это выглядит так, будто ты пытаешься довести дизайн до совершенства.
Ксавьер сжал челюсть.
— Есть ли причина, по которой ты снова вломилась в мою комнату, или тебе действительно так скучно?
— Я хотела узнать как ты, — ответ вырвался сам собой, но это была правда.
Несмотря на все свои недостатки, Ксавьер был человеком. Да, он был несносным, но он не был злым или подлым, и в нем было нечто большее, чем беззаботный образ, который он демонстрировал миру.
Кроме того, я, как никто другой, понимала всю сложность непростых отношений с отцом. Я могу только представить, как ему было трудно примирить свое отношение к отцу в перспективе потерять единственного оставшегося родителя.
Наконец Ксавьер взглянул на меня.
— Неужели мои уши меня обманывают? Неужели Слоан Кенсингтон проверяет меня по собственной воле? — в его тоне проскользнул намек на поддразнивание, что вернуло мне ощущение нормальности.
Облегчение сбросило груз с моих плеч. Я могла справиться с несговорчивым Ксавьером. Я не знала, как справиться с задумчивым.
— Не перегибай. — Мой голос остыл, но в нем не было укора. — Я просто хочу убедиться, что ты не наделаешь глупостей. Это моя работа.
Глаза Ксавьера на мгновение задержались на моих, отчего у меня странно скрутило живот, а затем он вернулся к холсту.
— Я думал, твоя работа заключается в борьбе со стервятниками.
Стервятники, они же СМИ.
Новость о том, что здоровье Альберто ухудшается, просочилась в прессу сразу после того, как кто-то заметил священника на территории дома, и в данный момент перед воротами стояла дюжина репортеров.
До сих пор мне удавалось сдерживать их, но, если Альберто умрет, это будет просто безумие, тем более когда у него не было явного наследника. Эдуардо был временным генеральным директором, а Ксавьер отказался от обязательств компании. Таким образом, судьба крупнейшей частной корпорации страны оказалась под угрозой. Эта тема газет в течение нескольких недель, если не месяцев, будет занимать центральное место в заголовках.
К счастью, я планировала этот день с тех пор, как Альберто поставили диагноз «рак», поэтому не слишком волновалась.
— С ними все решено, — сказала я. — Что возвращает меня к этому, — я наклонила голову к мольберту. — Как ты?
— Отлично, — Ксавьер добавлял детали на банкетку. — Я смирился с тем, что мы не сможем наладить наши отношения до того, как он уйдет из жизни. Не всем удается смириться. Иногда раны слишком глубоки, и конец пути выглядит так же дерьмово, как и те мили, пройденные до него.
Он положил карандаш на мольберт и снова повернулся ко мне. Смирение и гнев налепили на его рот безрадостную улыбку.
— Это отвечает на твой вопрос? — спросил он.
— Да. — Я все еще держала в руках наброски, которые подобрала ранее. Я скомкала их и бросила обратно на землю. — Но у меня к тебе более важный вопрос.
Его брови приподнялись в немом вопросе.
— Почему бар? — я намеренно сменила тему. Ксавьер был в порядке. В противном случае
