— …Таким озлобившимся? Таким черствым? Он встретился с ней взглядом, и его глаза горели гневом. Но Джилл поняла, что этот гаев был направлен не против нее. Джек все еще не простил отцу все, что он сделал, — и чего не сделал.
Джилл бессильно опустилась на садовый стул. Ее захлестывала острая жалость к Джеку. Джек не сел — он начал взволнованно метаться по веранде. Она сложила руки на коленях, следя за ним взглядом, понимая, как трудно ему дается этот рассказ.
— Восемнадцать дней рождения я отпраздновал в этом доме. Мой отец не пришел домой ни в один из них. Ни в один! — У Джека презрительно скривились губы. — Когда у одного из нас был день рождения, он не приходил домой всю ночь. Чтобы наказать маму за то, что она нас родила. Чтобы наказать нас за то, что мы родились — и испортили ему жизнь.
Джилл сидела в оцепенении под впечатлением от его рассказа.
— А что же твоя мать? — тихо спросила она. — Почему она…
— Осталась с ним? — закончил он за нее вопрос. Джилл кивнула. — По-моему, из чувства вины. В конце концов, как он любил ей напоминать, он отказался из-за нее от всего. — Тут лицо Джека смягчилось. — Она делала все, что могла. Она старалась сделать праздники торжественными, радостными. Как и наши дни рождения. Она очень нас всех любила. Но некоторые вещи не загладишь. Всякий раз, когда его не было, мы остро ощущали его отсутствие — даже острее, чем чувствовали бы его присутствие.
Джилл с трудом сглотнула. Ей было за него больно, ей очень хотелось бы найти такие слова, которые смягчили бы его муку, — но она знала, что таких слов не существует.
Джек покачал головой, щурясь от яркого света.
— Он ненавидел свою жизнь. И в то же время он хотел, чтобы у меня жизнь была такая же. Он отказался от своей мечты — и требовал, чтобы я отказался от моей.
Джилл подалась вперед.
— Как это?
На лице его отразился гнев.
— Я хотел уехать из нашего крохотного городка. Собирался учиться на кинофакультете в Беркли. Я из кожи вон лез, оценки у меня были великолепные. Меня приняли. — Он встретился с Джилл взглядом, и выражение его глаз заставило ее похолодеть. — Отец, узнав об этом, издевательски расхохотался. Он назвал меня дураком. Он сказал мне, что я никогда ничего не добьюсь.
— Ох, Джек!
— Вся моя жизнь, все, чего я хотел, его не устраивало. Он никогда не видел во мне ничего хорошего. — Джек разжал пальцы. — И знаешь, что он хотел? Чтобы я закончил старшие классы и начал работать с ним на фабрике.
Джилл встала и подошла к нему. Ей было больно за гордого, самолюбивого юношу, которым был тогда Джек. И за него теперешнего — тоже.
— И ты уехал.
— Я сказал ему, что уезжаю. Я сказал ему, что мои мечты осуществятся, потому что я в себя верю. Потому что я этого добьюсь. — Джек тряхнул головой. — А он пообещал, что станет со мной говорить только тогда, когда я приползу к нему на брюхе. Он сказал, что тогда, может быть, и разрешит мне вернуться домой… если я буду его умолять. Я тогда же решил, что никогда и ни за что не вернусь обратно.
Джилл обхватила его лицо ладонями.
— Похоже, он очень несчастный человек. Мне кажется…
— Только не надо его жалеть. Он этого не заслуживает.
Она гладила его лицо, стараясь успокоить его. Такой гордый, такой упрямый! И он потерял столько времени, — времени, которого уже не вернешь.
— Я жалею не его. Я жалею маленького мальчика, который его очень любил.
Джек ответил ей не сразу.
— Если я его когда-то и любил, то это было настолько давно, что уже забылось.
Джилл продолжала на него смотреть, испытывая страшное волнение. Она вдруг поняла, что Джек открылся ей. Впервые он поделился с ней своими самыми тайными чувствами, частичкой своего сердца. Впервые она хотя бы отчасти поняла, что сделало Джека таким, какой он есть.
Она его любит.
Сознание этого факта окрепло в ее душе. Господи, она его любит! По-прежнему. Несмотря на все, что случилось в прошлом, несмотря на то, что узнала сегодня. Она его любит.
В ней поднялся страх — леденящий душу, лишающий сил. Она стремительно отвернулась. Джек верил в нее, в ее талант. Он ей доверяет, он на нее полагается, она ему симпатична. Но он никогда ее не любил. Что ей делать? Как уберечь себя от боли?
Джилл пыталась найти какие-то слова, сделать что-то, что изменит ее чувства. И в то же время она была уверена, что их ничем не изменить. Если их не изменили эти пять лет и масса горьких сожалений, то что могут сделать какие-то слова?
Питер был прав. Она никогда не переставала любить Джека.
Джилл прижала руку к горлу — и тут же уронила ее.
— Мне надо… проверить индейку. Извини.
Она стремительно бросилась обратно в кухню. Оказавшись там, Джилл остановилась у плиты, растерянно на нее уставившись.
Она прижала руки к пылающим щекам. Что она делает? О чем думает? Она не должна его любить!
Джилл пребывала в полной растерянности. Своих чувств ей не изменить, слишком поздно. Слишком поздно…
— Джилли? — Она услышала, как Джек вошел в кухню и закрыл за собой дверь. — С тобой все в порядке?
Она не повернулась. Не откликнулась. Просто не могла. Она зажмурилась. Господи, что же ей теперь делать?
Он пересек комнату и остановился у нее за спиной. Легко прикоснувшись к ее волосам, он спросил:
— Тебя расстроили мои слова? Я… причинил тебе боль?
Он причинил ей боль — сильную. В прошлом.
Но в прошлом он никогда не открывал ей душу. Он никогда не делился своими воспоминаниями, своими чувствами. Сегодня все было иначе.
Эта истина вдохнула в нее искру надежды. Если он перед ней открылся — значит, есть надежда. Надежда, что он ее полюбит, надежда, что у них есть общее будущее. Слабая — но все-таки надежда. В ней вспыхнула радость, прогнавшая страх, оттеснившая неуверенность.
— Джилли?
Он снова прикоснулся к ее волосам, и она закусила губу.
— Ты ничего плохого не сказал и не сделал, Джек. Дело во мне.
— Я не понимаю.
Джилли повернулась и положила ладони ему на грудь и посмотрела ему в глаза. От него исходил жар. Под джемпером мощно билось его сердце.
Джилл посмотрела ему в глаза. Ее собственное сердце колотилось так сильно, что она боялась потерять сознание.
— Я хочу, чтобы мы любили друг друга. Я хочу, чтобы мы стали любовниками, — решительно произнесла она.
— Джилли! — Он резко втянул в себя воздух. — Ты понимаешь, что ты говоришь? Что ты делаешь?
Понимает ли она это? Она заглянула в свое сердце — в свою душу. Самое страшное уже произошло. Защититься от любви к нему невозможно. Ее сердце уже давно принадлежит ему.
И уже давно ничто не казалось ей таким правильным, таким естественным.
