— Тимур, ты в своем уме? — частицы его боли передаются мне по воздуху и едкой горечью оседают в легких. — Как можно радоваться чужому горю?!
— Если на этом горе построить свое счастье, то очень даже можно, — мрачно припечатывает он.
— Твоему отцу нужна была поддержка… — лепечу я, от безысходности повторяя мамины фразы.
— Моему отцу нужна была женщина без проблем, — рычит он. — Ведь засунуть голову в песок всегда проще, чем бороться.
Так вот, значит, как Тимур видит произошедшее: Анвар Эльдарович сбежал от его больной матери к здоровой моей, чтобы облегчить собственную жизнь. От одной этой мысли мне делается дурно, но в то же время я не могу не признать, что доля справедливости в обвинениях парня есть. Я и сама внутренне осудила Анвара Эльдаровича, когда узнала, что он крутил роман с моей мамой, будучи официально женатым.
— Я понимаю, что ты чувствуешь. Тебе обидно за маму, ты злишься на отца… И это, наверное, вполне естественно, но…
— Кончай со своим психоанализом! — раздраженно перебивает он. — И верни мои фотки!
— Тимур, я лишь хочу…
Алаев, словно хищник, резко подается вперед, а я, испугавшись и не разгадав его мотива, дергаюсь назад. Он пытается выхватить у меня фотографию с матерью, но то ли мои пальцы, прилипшие глянцу, то ли неловкое движение рук приводит к тому, что снимок рвется. Не до конца, надрывается примерно на треть. А затем падает на пол.
— Что ты наделала?! — орет Тимур, наклоняясь за фотографией.
В ужасе прикладываю ладони к лицу и часто-часто тараторю:
— Прости! Прости меня, пожалуйста… Я не хотела… Правда…
— От тебя одни беды! — взрывается он, ударяя кулаком об журнальный столик. — Какая же ты отрава, Грановская!
— Да что я тебе сделала-то?! — голос срывается на визг, а на глаза наворачиваются слезы. — За что ты меня так ненавидишь?!
— Потому что ты везде! Повсюду, понимаешь?! — Алаев подступает ко мне, и на этот раз я не шарахаюсь. Просто смотрю на него, задрав голову и ощущая мощную пульсацию его грудной клетки. — Неотвратимая, как смерть! Как сжатые на горле руки!
Он обхватывает пальцами мою шею и слегка надавливает. Но не душит. Не причиняет боли. Глядит на меня сверху вниз с выражением адской муки в лице. Словно я и впрямь какая-то неизлечимая хворь, которая день за днем подкашивает его душевное здоровье…
— Что здесь происходит?!
Сначала клацает выключатель, а затем на пороге комнаты показываются сонные родители. Они кутаются в халаты и взирают на нас с нескрываемым изумлением. Кажется, наши крики их разбудили.
Мы с Алаевым как по команде отпрыгиваем в разные стороны. Я принимаюсь судорожно заправлять волосы за уши, а Тимур несколько раз проводит ладонью по лицу, словно стряхивая наваждение.
— Я фотографии смотрела, — говорю сбивчиво, теряясь под подозрительными взглядами предков. — Сейчас все уберу и пойду спать…
— Сын, а что у тебя с лицом? — Анвар Эльдарович замечает рассеченную бровь Тимура и его разбитые губы.
Стычка с Никитой не прошла бесследно.
— Подрался, — бросает он равнодушно.
Еще минуту назад в нем горела жизнь, и бурлили эмоции. Пускай негативные, но все же искренние, настоящие… А сейчас Тимур вновь нацепил пластиковую маску безразличия, служащую ему щитом. Вот только от кого он пытается защититься? От отца? От моей матери? От суровой реальности, в которой эти двое счастливая супружеская пара?
— Как подрался? С кем? — полошится Анвар Эльдарович.
— Тимур, может, рану нужно обработать? Сильно болит? — подключается мама.
Алаев больше никак не комментирует случившееся. Молча проходит мимо взволованных родителей и устремляется наверх.
При этом поврежденную фотографию с мамой обратно в альбом не вставляет. Уносит ее с собой.
Глава 33
Лера
После разговора с Тимуром на душе еще неспокойней, чем было до. Мне ужасно стыдно, что по моей вине порвалось его фото с мамой… А еще злит, что нас прервали на полуслове.
Мы не договорили. Я чувствовала, что Алаев хочет еще что-то мне сказать, но внезапное вмешательство родителей спутало карты. Спугнуло нужный момент. Кто знает, если бы мы пообщались открыто, без обиняков, то, может, у нас получилось бы найти некий компромисс? Наконец услышать друг друга и положить конец взаимной ненависти?
Но время упущено. Теперь Тимур наверху, в спальне. А я тут, прибираю последствия своего любопытства. Как же вернуться к тому, на чем мы остановились? Да и вообще, нужно ли мне это? Действительно ли я хочу знать, что он собирался мне поведать?
Вряд ли там что-то приятное. Это же Алаев. Наверняка очередная порция оскорблений, щедро приправленная сарказмом.
Или все же нет?..
Трезвый ум призывает отпустить ситуацию, а вот внутренний мечтатель, верящий в чудеса, умоляет подняться к Тимуру и расставить точки над i. Вдруг получится? Тогда наша семья наконец заживет в мире и согласии. Игра стоит свеч.
Убираю фотоальбомы обратно на полку и аккуратно закрываю стеклянную дверцу шкафа. Несколько секунд топчусь на месте в раздумьях, а затем собираюсь с силами и решительно иду наверх.
На подходе к комнате Алаева я все же пасую и малодушно отступаю на пару шагов. Потом ругаю себя за непоследовательность и снова приближаюсь к двери. Набираю в легкие побольше воздуха и заношу руку для стука.
От тебя требуется простое движение кистью. Ну же, Лера, ты справишься!
Тук-тук.
Удар костяшек о дерево кажется оглушающим. Надеюсь, только по моим ощущениям. Не хотелось бы по второму кругу переполошить весь дом.
Тишина затягивается. Никакой реакции: ни шороха, ни звука, ни сонного «кто там?». Интересно, Тимур вообще меня слышал? Или он уже спит? Как-никак ночь на дворе.
Окончательно расхрабрившись, поднимаю ладонь для повторного стука, и в этот самый момент дверь распахивается. Из одежды на Алаеве только боксеры. Взгляд невольно припечатывается к его прессу, и я как-то резко забываю все, что собиралась сказать.
В голове воцаряется потрясающая пустота.
Единственная функция, которую сохраняет мой бедный мозг, — это способность к математике. Точнее даже не к математике, а к простейшей арифметике. Потому что кубики на животе Тимура мне все же удается сосчитать. Их шесть. Точно шесть. Я это уже несколько раз перепроверила.
С едва различимым скрежетом глазных яблок отдираю взор от идеально сепарированных мышц и перемещаю его выше. Шоколадные волосы Алаева взъерошены, а на лице лежит печать медленно рассеивающейся дремоты. Кажется, парень и впрямь спал.
— Эм… Привет. Я…
Едва я успеваю открыть рот, чтобы обозначить цель своего визита, как Тимур шагает вперед, затаскивает меня в комнату и… Целует.
Его губы вонзаются в мои так внезапно, так смело и решительно, что на секунду я выпадаю из реальности. Теряю саму себя, чувствуя, как Алаев раздвигает языком мои зубы и, протолкнувшись в рот, заполняет меня своей слюной.
Бешеная энергия его движений ослепляет, заставляет почувствовать себя ничтожной песчинкой в бурлящем водовороте бытия. Это как алкогольное опьянение, только сильнее. Как наркотический приход! Я, конечно, не пробовала, но думаю, ощущения похожи…
— Обними меня! — рычит мне в рот с каким-то молящим надломом.
И я, плохо отдавая себе отчет в происходящем, обвиваю его шею руками. Жмусь к нему всем телом, поглубже вдыхая дурманящий аромат его кожи.
Очередной толчок в рот. Новая доза его вкуса. Рецепторы вопят от удовольствия. Сердце срывается с петель. Приглушенные стоны наполняют пространство комнаты. Мы горим заживо. Испепеляемся в огне нашей страсти.
— Лера… — шепчет Тимур с придыханием и одному ем понятной мукой в голосе. — Лера…
Он целуется с надрывом. С болезненной горячностью человека, изможденного долгими душевными страданиями. Впивается в меня жадно, будто я — оазис, а он — истерзанный жаждой странник.
