А сегодня, вернувшись из леса еще задолго до завтрака, очень рано, случайно заметил ее фотографирующей бабушкины розы в саду и улыбающейся чему-то. Наблюдал издалека, из-за деревьев, чтобы не заметила, не смея приближаться, слушал, как ухает сердце в районе горла, и думал о том, что нифига у него не выходит. Его взгляд сам каждый раз ее находит… он чует ее на уровне инстинктов. Сознает, что пока она здесь — ему никакого покоя не будет. А если уедет — то он… он, наверное, будет еще долго выть на луну.
И смирившись с непреодолимой тягой, вечером снова рванул за ней в этот чертов клуб, потому как что она еще могла делать вечером, если не плясать, блин! А при ее внешности, бойкости и воспитании — реально вляпаться недолго. Не все здесь понимают, что она просто столичная и ведет себя как столичная, а значит, никому ничего не светит. Как и она не до конца понимала, что местная публика ее раскованность толкует по-своему.
Ну и пожалуйста. Доплясалась.
Они погрузились в его старенький, но добротный «фиат» под шум клуба, в котором веселье уже начинало сходить на убыль, а в салоне — как в аквариуме — звуки стали приглушенными. И домой ехали снова в молчании. Только голову ему до одури кружил запах ее духов. И ладони потели — но это от того, что ночь душная.
До усадьбы доехали быстро по пустой трассе, которая и днем-то была не слишком загружена. Въехали во двор, и Назар остановился. Повернулся к ней и проговорил:
— Приехали.
Милана кивнула, не глядя на него, шустро выскочила из машины и зацокала своими шпильками по каменным плитам дорожки, ведущей к крыльцу дома. Услышала, как почти сразу щелкнула дверца машины, и к ее шагам присоединились шаги Назара. Она улыбнулась. Отчего-то совсем не сомневалась, что он пойдет за ней, хотя тут уж точно ей больше ничего не грозит. Поднявшись на первую ступеньку, она неожиданно обернулась и оказалась лицом к лицу с Кречетом. Глаза в глаза.
— Что у тебя набито на плече? — спросила Милана.
— Солнце… — шевельнул он губами в ответ, — ну, Полинезия.
— М-м-м… прикольно…
Какое-то время, показавшееся обоим бесконечно долгим, она рассматривала Назара, а потом подалась к нему и легонько коснулась губами его щеки.
— Спасибо, — шепнула она и умчалась в дом.
Он еще некоторое время смотрел на закрывшуюся дверь, а потом понял, что ладонью держится того места, которое она поцеловала. И расплылся в дурацкой улыбке. Если Милана заметила тату, значит, разглядывала его на пляже, куда он и поперся-то только из-за нее. Точно разглядывала. Иначе с чего бы спросила.
Это открытие будто бы осветило двор, на котором даже сейчас, глухой ночью, горели фонари и было достаточно светло. А теперь, так и вовсе… Говорят, перед рассветом ночь темнее всего, но ведь это же неправда.
Назар сдвинулся с места. Нужно было загнать машину в гараж, вернуться к себе, переодеться. Ему вставать на работу уже через полтора часа, даже смысла ложиться нет. Да и как тут спать? Ну вот как? Когда он все еще чувствовал ее губы на своем лице, мимолетно, но так… живо. А еще до сих пор ощущал тепло ее груди, прижатой к его груди между гаражами. И ее дыхание. И аромат духов в салоне. И от всего этого ему сносило голову, и шаги казались легкими-легкими.
Он добрел до их с мамой домика, вошел, оказался в своей комнате. Было очень тихо, мать, конечно, десятый сон видела, а он завалился на кровать, закинув руки за голову, прямо в одежде — чтобы поменьше шуметь и не разбудить. И смотрел в потолок, продолжая улыбаться, как идиот. В половине четвертого поднялся, сунулся на кухню, соорудил себе бутерброд. Сжевал.
Переоделся в рабочее.
Выперся во двор с чашкой чаю. Светало. И в рассветных сумерках ярким контрастным белым цветом выделялись розы. У них на клумбе, как и на всем подворье, царило буйство красок. Но эти белые розы среди серовато-сизого чуть влажного воздуха казались ему особенно хрупкими. Вспомнилось, как Милана фотографировала вчера что-то в розарии. И сам не понимая, для чего это делает, Назар наклонился и сорвал один из цветков. Прижал к лицу покрытый росой бутон и втянул запах. В едва уловимом аромате были и горечь, и холодок, и неимоверная, легкая, воздушная сладость.
Кречет улыбнулся и поставил чашку на ступеньки. А еще через несколько минут оказался под окнами Миланы, которых старательно избегал несколько дней. Примерился, да и вскарабкался по липе, росшей рядом, доверху, чтобы прыжком преодолеть расстояние от дерева до балкона, перекинуть ногу через поручни и оказаться стоящим перед приоткрытой дверью в ее комнату, войти в которую он не решился бы ни за что. От легкого ветерка чуть шевелилась занавеска, и сильнее всего на свете Назару хотелось посмотреть, как Милана спит.
Вот ведь правда дикарь. Но послушный, да.
Шамрай снова улыбнулся и положил цветок на стоявший тут маленький столик, предназначенный для завтраков на воздухе. Несколько мгновений смотрел на сделанное. Поднял глаза на занавеску, скрывавшую от него то, что за ней. Там, внутри, в полумраке, если присмотреться, угадывались очертания большой кровати, убранной белоснежными простынями. Девушки, спавшей на ней, он уже не различал, но все же чувствовал, как покалывает пальцы от желания сдвинуть в сторону легкую развевающуюся газовую ткань и увидеть ее наконец. Сглотнул. Мотнул головой. Выдохнул. А после ушел тем же маршрутом, что и оказался тут.
И потом, дорогой до гаража, все еще ощущал за своей спиной крылья — казалось, и в небо улетит, если только от земли оторвется.
10
— Мам! — Назар взбежал по волглым ступенькам и толкнул дверь.
Было около одиннадцати и за долгое время — первый день, когда не жарило по-сумасшедшему солнце. В восемь даже дождь прошел, сильный и шумный, остужая разжаренные леса и возвращая более привычную для этих мест погоду. Глядя, как по стеклам минивэна туда-сюда ходят дворники, смахивая капли воды, Назар вдруг подумал, что надо соорудить любой, какой угодно повод, чтобы поговорить с Миланой. Ну, просто поговорить, хоть парой слов перекинуться. Черт его знает, что успеешь понять за пару слов, но это почему-то казалось ему крайне важным. Именно сегодня, после вчерашнего. Вдруг у нее это все попросту стресс, а ему показалось?
— Мам, я дома! — гукнул Кречет уже в прихожей в глубину их домика и наткнулся глазами на женские туфли. Темно-коричневого цвета, на устойчивом каблуке и вполне подходящие сегодняшним дорогам. Назар мрачно ругнулся и заглянул в комнату. Так и есть.
— Привет, Ань, — проговорил он как мог спокойно.
— Привет, — смущенным колокольчиком отозвалась Аня. — А теть Ляна в сад вышла. За лепестками.
— То есть ты на чай пришла, — утвердительно кивнул Назар.
— Твоя мама позвонила, пригласила, — она быстро взглянула на него и отвела глаза. — Ну а что мне надо было делать?
— То, что я просил, — не приходить. Сказать ей, что занята.
— Я пыталась. Я правда пыталась, Назарчик. Но она уговаривала.
— Плохо пыталась! — чуть повысил он голос.
— Ляна Яновна сказала, что обидится.
— Аня, заканчивай это, ясно? Прямо сейчас. И не смей ничего рассказывать маме, иначе…
Что «иначе» Назар договорить не успел. В это самое время в комнату вошла Ляна и, увидев «детишек» вместе, буквально расцвела и сама чайной розой, лепестки которой несла в переднике.
— Назарчик! Ты уже вернулся! Как замечательно. Сейчас мы с Анечкой тебя завтраком накормим, да, Анечка?
Аня испуганно глянула на Назара.
Тот ухмыльнулся ее реакции и мимолетно подумал, что она похожа на какого-то испуганного зверька. Вот только зверек, кроме раздражения, мало что вызывал. А после бодро ответил:
— Не, ма! Анька говорит, ей домой уже пора, она тут вспомнила, что батя просил помочь с документами, что-то понабирать на компе надо.
— Ну да, надо, — закивала Аня и подхватилась со стула, — я потом как-нибудь забегу еще… Отпуск, правда, закончился. Ну может вечерком…
