Меня просят прочитать и подписать протоколы.
Кошмар… Зарываюсь руками в волосы и поднимаю их от корней.
Нужно говорить. Нужно все это прекратить.
Встаю на мягкие от волнения ноги и подхожу к Сергею.
— Можно, — трогаю его за плечо, — тебя на минутку.
— Да? — дергает бровью Северов.
Мы отходим к стенке.
Вдох-выдох.
— Я узнала главного, того, который был в балаклаве, поэтому сразу не нажала кнопку, — выпуливаю и сжимаю кулаки, впиваясь в ладони ногтями. — Это Олег — парень моей подруги…
— Я все уже знаю, — руки Сергея ложатся на стену по бокам от моего лица. — Центральная камера пишет звук, Соня.
— О, Господи, — я стекаю вниз и обхватываю голову руками.
Сил посмотреть в глаза Северову просто нет.
— Гаврилова Олега Викторовича как раз сейчас пакует полиция.
— Это те люди его заставили, — выдавливаю из себя. — С которыми я в клубе друга вашего была… Он долг им отдавал…
— Как зовут их помнишь?
— Я..?
Поднимаю голову. Сергей жестом подзывает полицейских.
— Девушка вспомнила некоторые детали…
Что?
Следующие пол часа меня снова мучают сотней наводящих вопросов, именами, марками машин и подробностями разговоров. Я уже отвечаю чисто автоматически. Не пытаясь понимать и анализировать.
Просто… я не ожидала, что Сергей не захочет сам со мной общаться. Отдаст посторонним людям на буквальное изнасилование мыслей и чувств.
К тому времени, как разговор со следователем заканчивается, в кабинете появляется ещё и Саид.
Алексей выставляет Аню за дверь с громким и жестким вердиктом, что она уволена. И пусть благодарит за то, что ее не заставляют ничего отрабатывать.
Я не имею возможности даже перекинуться с ней парой слов.
Полиция сворачивает свой импровизированный «пыточный штаб» и потихоньку рассасывается.
Я забиваюсь в угол дивана и прикрываю глаза, понимая, что Сергей уезжать никуда не собирается. Хочется немного подремать от перенапряжения… Просто, хотя бы, перестать дрожать…
— Соня, — неожиданно меня грубо вырывают дремоты.
Я распахиваю глаза и вижу перед собой Северова.
Холодного, жесткого, холёного… с глубоким взглядом. Язык не поворачивается его назвать «Серёжей». Только Сергей Валентинович.
— Можно я объясню, — смотрю на него умоляюще.
— Нет, Соня, — качает он головой. — Ты едешь домой одна. Я приеду утром. Сейчас меня ждут дела и люди.
Глава 39. По душам и в душе.
Соня
Голова раскалывается от выплаканных с вечера слез. Веки не открываются, будто их засыпали песком. В постели я одна.
Подушка так невыносимо приятно пахнет одеколоном Северова, что я падаю в неё лицом и делаю несколько глубоких вдохов.
Он ко мне не пришёл…
Сажусь на кровати и безэмоционально смотрю в одну точку.
Сегодня Новый год. Тридцать первое декабря. А вместо ощущения праздника в моей груди абсолютная дыра.
Заворачиваюсь в одеяло и медленно подхожу к окну, которое выходит на проезжую часть.
Веду пальцем по стеклу, пытаясь улыбнуться большим снежным хлопьям, но ничего не получается.
Может быть, потому что они падают под грязные колёса машин и превращаются в отвратительное серое месиво?
Да, все-таки в груди у меня не дыра. А именно вот такое месиво.
Хочется плакать и бесконечно просить у всех прощения, чтобы стало легче.
У Сергея за то, что каждый день подбрасываю ему новых проблем, у Ани за то не оправдала доверия, у Олеси за то, что не смогла прикрыть ее любимого человека…
Ей же сейчас даже невозможно объяснить, что Олег сам создал эту ситуацию. Поставил под удар ее, меня, их отношения… Что это вообще плохое начало взрослой жизни. И он — не тот человек, который сделает ее счастливой. Подруге просто сказочно повезло, что Олег не успел втянуть ее во что-то более серьёзное.
Мы обе оказались неприспособленными к жизни идиотками.
Нет, я ее не оправдываю. Просто люблю. Такую, как она есть. Как можно вдруг взять… любить-любить человека пять лет. Есть с ним по ночам печенье, мечтать, плакать, радоваться, называть мамой одну и ту же женщину, а потом вдруг жестоко сказать: «Мне на тебя плевать. Ты сама во всем виновата.»
Мама Люба говорит, что мы должны любить тех близких, которые нам даны. И не осуждать.
Мне очень хочется услышать ее голос прямо сейчас!
Я кидаюсь к тумбочке, беру телефон и набираю номер Любовь Павловны.
Жду длинные гудки, пока вызов не сбрасывается сам.
Смотрю на время. Одиннадцать. Странно… может быть, не слышит?
Тихонечко открываю спальню и выхожу в коридор.
Кидаю взгляд вглубь на прихожую. Ботинки, пальто… Выдыхаю. Сергей дома.
На цыпочках пробегаю коридор и жму ручку его комнаты.
Сердце замирает от новой волны вины и щемящей нежности.
Северов спит прямо в одежде на неразложенном диване. Рядом на полу стоит открытый ноутбук. Мне страшно представить во сколько он пришёл.
Боясь его разбудить, закрываю плотнее дверь и иду в ванну.
Без аппетита засовываю в себя яичницу с беконом и оставляю вторую порцию Сергею на столе.
Красиво выкладываю еду на тарелке и посыпаю зеленью. Получается, как на картинке.
В горлу подкатывают новые слёзы. Мне почему-то кажется, что Сергей меня не простит. Нет, не обидит, не накажет, не заставит возвращать деньги… Просто исключит из своей жизни, как раздражающий фактор.
И ждать его вердикта — это сейчас для меня самое страшное наказание и пытка. Но о том, чтобы разбудить его, я даже не могу подумать.
Из спальни доносится слабый звук вибрации. Я срываюсь в его направлении.
Залетаю в комнату и плюхаюсь животом на кровать, хватая с тумбочки телефон.
— Алло, — отвечаю громким шёпотом.
— Привет, Сонечка, — в динамике раздаётся родной и пока ещё осипший после болезни голос мамы Любы. — Ты звонила? Я на кухне была.
— С наступающим вас, мам Люб, — говорю, чувствуя, как мир становится чуточку светлее. — Не болейте больше. Я вас очень люблю.
— И тебя с наступающим, детка, — я слышу ее улыбку. — Ты чего поздравляешь по телефону? Не приедешь разве?
— Я… — немного теряюсь с ответом. Я ведь действительно собиралась встречать Новый год в интернате.
— Олеся сегодня рано утром приехала, — продолжает говорить мама Люба. — Плакала. С мальчиком рассталась своим. А что случилось, — вздыхает расстроенно, — клещами не вытянешь.
— Нет, — теперь я говорю уже уверенно. — Я вот как раз хотела сказать, что приехать не смогу. В общежитии встречать буду. Мне Олеся ключ оставила. Я приеду второго. Хорошо?
— Развлекайся и не переживай, — отвечает она. — Сонечка, что-то мне тут на второй линии воспитатель ломится.
— Хорошо, пока, — киваю.
— Хорошего праздника, детка.
Звонок сбрасывается.
Кладу телефон на кровать и только успеваю переодеться из халата в домашнюю одежду, как трубка снова начинает дрожать.
Олеся.
— Алло… — отвечаю, надеясь, на какое-то чудо.
Что подруга правильно смогла оценить за ночь происходящее. И мы войдём в Новый год, родными людьми, как и прежде.
Но чудо не происходит…
— Больше никогда не звони ей! — Истерично разрывается динамик. — Это моя мама! Я не хочу ее с тобой делить! Прихлебательница! Я бы была самой лучшей, она бы меня любила, если бы не ты!
— Леся, послушай… — я пытаюсь вставить хотя бы слово. — Ты несёшь ерунду. Мама тебя очень любит!
— Не называй ее так! Слышишь? Олега посадят из-за тебя! Ты все у меня забираешь! Не оставляешь места! Ах, Сонечка то, Сонечка это… Тьфу!
Я начинаю задыхаться от несправедливой обиды. От понимания того, что Олеся плевать хотела на правду. Ей комфортно видеть мир таким вот. Серым и вечно ей чем-то обязанным.
В этот момент во мне становится глухо. Неожиданно эгоистично все равно на ее чувства. Предел… он все-таки существует.
— А теперь послушай меня, — говорю вкрадчиво и жестко. Олеся затихает. — Правда в том, что тебя судьба странным и необъяснимым образом любит. Даёт новую хорошую семью, образование, друзей. А ты упорно исключаешь все, где нужно чуть-чуть приложить руки для результата и кидаешься туда, откуда тебя судьба вытащила за шкирку. Я не знаю, куда делась та моя хорошая подруга, которая мечтала стать психологом, как Любовь Павловна. Та, которая мыла ларёк, чтобы подарить шоколадку мне на день рождения! И воровала запасные ключи, чтобы я могла сбегать… Но, видимо, тебе больше нравится жить, как твоя мать…
