Дикие сердца - Джей Ти Джессинжер

Снова начинается жужжание. Покачивание снова погружает меня в транс.

Я падаю обратно во тьму.

Когда я открываю глаза на минуту сто лет спустя, я лежу на спине в незнакомой кровати.

В комнате прохладно, светло и тихо, уютное размытое пятно. Без очков я не могу разглядеть детали того, что меня окружает, но это не похоже на больницу. И пахнет не как в больнице.

В воздухе отчетливо пахнет костром и сосновыми иголками. Плотными дождевыми облаками и влажным подлеском. Густым зеленым мхом, взбирающимся по стволам древних деревьев, окутанных туманом на вершинах.

Дикой природой, где нет людей.

Это напоминает мне о походе в Мьюир-Вудс, который моя семья совершала вместе, когда я была ребенком. Собирая хворост для костра, холодные ночи проводили, укрывшись в уютных спальных мешках, небо над головой усыпано сверкающими звездами. Мы со Слоан шептались и хихикали до поздней ночи в нашей палатке после того, как наши родители уснули в своей.

Это одно из последних хороших воспоминаний, которые у меня остались о нас двоих перед смертью нашей матери.

Мгновение я лежу неподвижно, просто дышу. Пытаюсь собрать воедино свою рваную лоскутную память. Всплывают лишь обрывки событий, краткие моменты осознания между долгими полосами черноты. Даже то, что я могу вспомнить, размыто и полно помех.

Я понятия не имею, сколько времени прошло.

— Здравствуйте? Есть здесь кто-нибудь?

Мой голос — кваканье лягушки. Во рту привкус пепла.

Тяжелые шаги приближаются, останавливаясь рядом со мной. Я знаю, что это он, еще до того, как он заговорит. Я бы узнала его походку и запах где угодно. Это темное присутствие, такое же мощное, как гравитация.

— Ты проснулась.

Удивление смягчает естественный грубый тембр его голоса. Удивление и кое-что еще.

Облегчение?

Скорее разочарование.

Я облизываю губы, сглатываю, кашляю. Когда мышцы моего живота сокращаются, возникает ощущение, что кто-то проткнул мне живот раскаленной добела кочергой. Я вскрикиваю от боли.

Он бормочет что-то по-русски, успокаивающие бессмысленные слова, затем поддерживает мою голову одной рукой и прижимает стакан к моим губам.

Вода. Ледяная и прозрачная. Это самое вкусное, что я когда-либо пробовала.

Я делаю большой глоток, пока в стакане ничего не остается. Он забирает стакан и проводит большим пальцем по моей нижней губе, ловя капельку.

Я шепчу: — Где я? Что случилось? С Кираном все в порядке?

Матрас прогибается под его весом. Он наклоняется надо мной, кладет руку рядом с моей подушкой, заставляя сфокусироваться его лицо. Он смотрит мне в глаза и отвечает на мои вопросы так же кратко, как я их задавала.

— Ты у меня дома. Тебя подстрелил твой телохранитель. Блондин. Я не знаю, жив ли другой. Я узнаю, если ты захочешь.

— Да, пожалуйста.

Он кивает. Мы молча смотрим друг на друга. Где-то снаружи трижды каркает ворона.

Это похоже на дурное предзнаменование, вроде стаи гусей, убитых самолетом, когда мы заходили на посадку в Бостоне.

— Я ... я не помню, как в меня стреляли.

Он снова кивает, но не отвечает на это.

— Со мной все будет в порядке?

— Ты потеряла почку. И селезенку. И много крови.

— Это да или нет?

— Это возможно. Как ты себя чувствуешь?

Я думаю об этом, подыскивая идеальное слово, чтобы описать ощущение крайней слабости, подавляющего истощения и пульсирующей, проникающей до костей боли.

— Дерьмово.

Он смотрит на меня в неулыбчивом, сосредоточенном на лазере молчании, затем внезапно говорит: — Суп?

Я растерянно моргаю, не зная, правильно ли я его расслышала, потому что мои мозги превратились в творог. — Прости?

— Как ты думаешь, ты сможешь что-нибудь съесть?

Теперь я понимаю. — Что это за суп?

Он хмурится. — Тот, что я приготовил. Ты хочешь суп или нет?

Мы говорим о супе. Это безумие. Сосредоточься, Райли. Узнай, что происходит. Я закрываю глаза и медленно выдыхаю. — Почему я здесь?

Он делает паузу. Затем его голос становится очень низким. — Потому что я хочу, чтобы ты была здесь.

Я боюсь открыть глаза, но все равно это делаю. Он смотрит на меня сверху вниз, и миллион невысказанных мыслей горят в его взгляде, и все они пугают.

Я стараюсь придать своему голосу твердость. — Как долго я здесь пробуду?

—Столько, сколько потребуется.

У меня не хватает смелости спросить его, что это значит, или сил справиться с тем, каким может быть ответ. Я просто прикусываю губу и киваю, как будто все это имеет какой-то смысл.

Он встает и уходит.

Я слышу звуки из соседней комнаты. На плите гремят кастрюли. Открывается и закрывается дверь. В раковину льется вода.

Затем он возвращается, снова садится на край кровати, держа в руках простую белую керамическую миску. Он ставит миску на маленький деревянный столик рядом с кроватью.

—Я собираюсь поднять тебя. Это будет больно.

Прежде чем я успеваю возразить, что мне и так уже достаточно больно, он подтягивает меня за подмышки в сидячее положение.

Он не преувеличивал: это больно. Это чертовски больно. Тысяча ножей вонзаются в мой живот и разрезают его на части. От боли у меня перехватывает дыхание.

Поддерживая меня одной рукой, другой он прислоняет подушку к изголовью кровати. Затем помогает мне лечь на нее спиной, нежно успокаивая, когда я стону.

Он снова садится рядом со мной, берет миску, зачерпывает в нее ложкой, затем подносит ложку к моим губам. Он терпеливо ждет, пока я справлюсь со своим прерывистым дыханием и открою рот, затем просовывает ложку между моими губами.

Суп горячий, сливочный и восхитительный. Я жадно глотаю, облизывая губы.

Он удовлетворенно хрюкает и скармливает мне еще ложку.

Только после того, как я наполовину опустошила миску, я заговариваю снова. — Как долго я здесь нахожусь?

— Со вчерашнего вечера. До этого ты провела шесть дней в больнице.

Я была без сознания неделю? Невозможно.

Он видит мой шок и говорит: — Ты была в травматологическом отделении, пока не стала достаточно стабильной, чтобы тебя можно было перевезти.

— Травматологическое отделение, — повторяю я, пытаясь вспомнить.

Там ничего нет. Это тупик. Глухая стена.

— Место, которым мы пользуемся неофициально. Тебе сделали операцию. Тебе давали анальгетики, антибиотики и гидратацию внутривенно. Переливание крови тоже делали. Он делает паузу. — Ты не должна была выжить.

Мой голос слабеет, я говорю: — Я говорила тебе, что я упрямая.

— Да. Ты и правда упрямая, ты смогла выжить.

Он смотрит на меня с таким жгучим намерением, что я начинаю смущаться.

Самосознание исчезает, когда синапсы моего поджаренного мозга решают снова включиться, и я вспоминаю кое-что, что сказал мне Паук, когда мы убегали от Малека в книжном магазине.

— Он правая рука короля московской братвы.

Важная часть — это — Москва.

Мое сердцебиение переходит в громоподобный галоп. Мой голос становится