спал! Пошли! — бодро рапортует он и тянет меня за руку, которую так и не отпустил.
И пускай я в перчатках, все равно чувствую его холодные ладони и совершенно нелогичный жар, распространяющийся по руке вверх. Вова несётся на соседнюю платформу, а я ловлю несколько заинтересованных женских взглядов по пути. Это праздный интерес к смеющейся парочке или они его знают? Кажется, от недосыпа я начинаю параноить.
Мы заваливаемся в вагон, движущийся в обратном направлении, и прислоняемся к поручню у дверей. Садиться снова не рискуем.
Стоим нос к носу, держимся за руку, словно это обыденное дело. Я сверлю взглядом завязки на его капюшоне и стараюсь не моргать, потому что глаза вопреки воле закрываются.
— Эй, не спи, — переплетает наши пальцы и притягивает ближе к себе Вова.
Я решаюсь поднять взгляд до зелёной лужайки и тут же жалею. Потому что чувствую то, что совсем не хочу. Близость. И тепло.
Мы бесконечно смотрим друг другу в глаза, молчим и улыбаемся. Большим пальцем Курт поглаживает мне запястье, ровно там, где заканчивается перчатка и кожа оголена. Электрические импульсы бьют точно в желудок, разворачивая там целый смерч, способный снести с пути все живое.
На очередной станции входит поток пассажиров, меня толкают в спину, и я оказываюсь впечатана в парня напротив. Мой нос упирается ему в щеку да так там и остаётся. Никто из нас не спешит отстраняться.
По телу разливается приятное тепло. Лёгкие до отказа заполняются горьковатым запахом эвкалипта, по коже пробегает озноб. Я прикрываю глаза и втягиваю этот запах ещё глубже, настолько, чтобы он пропитал каждую клетку.
С некоторых пор я люблю этот запах.
От мира, людей, шума и света нас закрывает огромный капюшон Вовы, отороченный мехом. Мы спрятаны в этом коконе и можем творить, что хотим. Можем неровно дышать, опаляя холодную с мороза кожу горячим дыханием, можем чуть чуть развернуться друг к другу, чтобы встретиться носами. Можем даже столкнуться губами — на долю секунды, пока нас не пронзит стрела электронного голоса. «Следующая станция Пушкинская, переход на Звенигородскую станцию».
Я первая делаю шаг назад. Открываю глаза, разворачиваюсь к Вове спиной. Он выпускает мою ладонь, позволяет стать дальше. Наваждение спадает, пронзенное свистом тормозящего вагона поезда и мельканием стен приближающейся станции.
Сердце движется в такт поезду: быстро и шумно. Мысли путаются, накрытые тонкой вуалью сонливости и перевозбуждением. Мы только что?..
Двери открываются, меня мягко подталкивают на выход. Я бессознательно двигаюсь к переходу на соседнюю станцию, краем глаза отмечая высокий силуэт рядом со мной. Мы больше не произносим ни звука, не касаемся. Просто шагаем. Раз, два… Яркий искусственный свет подземки бьёт в глаза, шум забивает уши, и я, наконец, прихожу в себя.
Зачем он меня путает?
Прислоняюсь спиной к колонне, в ожидании нового поезда, и поднимаю глаза на Вову. Он стоит точно напротив, заложив руки в карманы куртки, укрываясь от меня (или от мира) капюшоном. Но два сверкающих темной зеленью глаза все равно встречаются взглядом со мной.
— Очередная репетиция? — выдыхаю так тихо, что сама еле слышу, но Вова читает по губам, судя по взгляду.
— Где поверит толпа, там поверит один, — равнодушно произносит он, держа дистанцию.
— Где поверит один, — сглатываю комок. — Там поверит толпа.
Я поверила. На секунду. Сладкую и тягучую.
Держу его взгляд, не отпускаю, хочу убедиться, что все просто обман. Искусная ложь. Только бизнес.
Вова отводит взгляд первым, перетаптывается на месте, сводит брови до складки на лбу, смотрит себе под ноги. Трусливо. Приближающийся поезд меняет расстановку сил: между нами вклиниваются люди, разделяют нас при посадке. Я больше не ищу его взглядом, смотрю прямо перед собой на мелькающий огонек под названиями станций над дверью. Мысленно составляю план на завтра: встать, съездить на работу, вернуться обратно, встретиться с родителями, пережить день. Вова мелькает в нем лишь на заднем плане, как необходимый атрибут.
Я тоже могу оставаться профессионалом.
От станции мы идём в тишине. Шагаем по слякоти, разбрызгивая подтаявший снег в разные стороны, огибаем глубокие лужи. По дороге проносятся машины, не снижая скорости, не считаясь с пешеходами на тротуаре. Один удалой лихач обдает нас столбом мокрой грязи и, ни на секунду не снизив скорость, скрывается за поворотом.
— Вот черт, — шиплю я раздосадовано.
Стираю с щеки грязные капли, отряхиваю рукав куртки. Мне досталось немного, основной удар принял на себя Вова, вовремя развернувшийся к дороге спиной.
Настоящий рыцарь, укрыл меня от пуль.
Курт несдержанно ругается, стряхивая ладонью комки грязи с плеч, отряхивает капюшон. Я достаю из сумки влажные салфетки и захожу ему за спину, чтобы протереть там, где он не достанет.
— Вот гондон! — завершает он тираду из неласковых эпитетов для водителя.
— Здесь постоянно такое происходит. Проспект, — пожимаю я плечами, хоть он и не видит. — Тротуар узкий, дорога широкая, весной без дождевика лучше из дома не выходить.
— Настоящий аттракцион, — усмехается Вова.
Стоит и терпеливо ждёт, пока я почищу его куртку. Комкаю грязную салфетку и кидаю в урну у магазина. Разворачиваюсь к Вове и давлю смешок, он вытирает грязные руки о карманы.
— На, держи, — протягиваю ему салфетку.
— Куртку теперь стирать, — недовольно бурчит парень, вытирая длинные пальцы.
— Зато ты поступил, как герой! — подкалываю его.
Вова поднимает на меня взгляд и ухмыляется.
— Всем героям герой, — кривая улыбка трогает душу и, вопреки установкам, губы сами расплываются в ответ.
— Застираю тебе дома, — предлагаю я. Всё-таки он спас мой светлый пуховик, я ему должна.
Мы продолжаем путь до дома, но уже не в такой гнетущей тишине. Скорее в задумчивой.
Вова сказал, что я закрытая книга, но и сам он не детское чтиво. Скорее журнал с кроссвордами. Что ни страница — сплошные вопросы.
Я никогда не могу предугадать, что он сделает или скажет. Не понимаю его мотивов. И уж точно никак не прочувствую, играет он или все взаправду. Человек-ребус. Может поэтому он мне так нравится? Вечно меня неизведанное влечет.
— Заглянем в
