Со мной же она неизменно приветлива и даже дает иногда познать азы русской кулинарии.
— Никита обещал лес, — смеюсь я. Правда он обещал, что поедем мы вдвоем, но Анька навязалась с нами. — Так что все будет чинно мирно.
— Надо было с Аней построже, отправились бы сами, — хмурится она, от чего на лбу проявляется складка. Всегда, когда она о чем-то размышляет. Например, добавить ли еще специй в мясо. Но сейчас она думает не о готовке. — Мне кажется, Никите очень не хватает света, который ты излучаешь.
— Тамара, — грустно усмехаюсь, делая бутерброды, поглядывая на романтичную старушку. Пусть верит. Не говорить же ей про пробку, что я тайком вытащила из урны, чтобы горничные не нашли. — Не уверена, что ему этот свет нужен. Да и что этот свет существует.
— Ты не ценишь себя.
— Меня ценит Никита, этого достаточно… — укладываю салфетки и бутылку домашнего компота, закрывая корзинку. Высоко ценит, как алмазную пыль на пробке, которую я расплавила в камине ночью. Жаль воспоминания о ней так легко не сгорают.
— Недостаточно. Тебе пора научиться любить не только Никиту, но и себя. Прошлое надо оставлять в прошлом, — качает головой Тамара и только я хочу ей сказать, что это не так легко. Как в миг прижата к объёмной груди. — Если бы у меня была дочь, я бы хотела, чтобы она была такой.
От этих слов горло сдавливает порцией слез, но я как обычно их сглатываю. Ни к чему слезы. Целую мягкую щеку и улыбаюсь.
— Спасибо. Жаль, что тебе так и не довелось завести детей.
— Ну что ты такое болтаешь? Я, знаешь ли, женщина в самом соку, — хохочет она, и я вместе с ней.
Именно в этот момент в кухню заглядывает Никита.
— А что это тут за веселье без меня? — спрашивает он, лучезарно улыбаясь. Потом с одобрением осматривает мой свободный комбинезон салатового цвета и целенаправленно пересекает большую светлую кухню, поскрипывая белыми кроссовками.
— Ну какое же веселье без принца? — спрашивает Тамара. Прежде чем Никита успевает ко мне подойти, она разворачивается и толкает ему большую плетенную корзину с едой.
Зная, что там лежит, у меня уже текут слюнки. Мне никогда не хотелось столько есть, как в этом доме. У меня и возможностей-то и не было.
— Здесь точно хватит? — интересуется принц, а я хмурюсь, прекрасно зная, к чему он клонит.
— Тут еды на военный отряд.
— Так я только отвернусь, Аленка все съест.
— Сначала я съем тебя, — скалю зубы. — А потом уже корзинку.
Тамара уже отходит к плите, а мы с Никитой машем ей рукой и направляемся к выходу. Плечом к плечу.
— Давай лучше я тебя, — касается его плечо моей обнаженной кожи, от чего по телу как будто бежит ток. — Ты не потеряешься на фоне травы?
— Если что, разденусь, — улыбаюсь и чувствую, как озарение легкого, как моросящий дождь в летний зной, счастья захватывает меня. А как может быть иначе? Никита рядом. Он улыбается. Скоро нас ждет много разговоров, смеха. Будут прогулки по лесу, по которому раньше мне удавалось только убегать. Что может быть лучше? Если только украденный поцелуй за лестницей, пока никто не видит. Когда твердые губы, словно смазанные солнечным теплом, скользят по моим, возбуждая все самое яркое в душе. Когда кончик языка щекочет нижнюю губу, а верхнюю Никита уже втягивает в рот.
— Жаль, что Аня едет, я бы тебя…
— Не говори, — ласкаю губами его шею, пока его рука стискивает зад. — Не говори. Твое тело все равно скажет лучше.
— Когда?
— На природе клонит в сон. Так что есть шанс урвать минутку, пока Анюта уснет.
— Думаю, даже две.
— Ты себя недооцениваешь, — пальчиками пробегаю по твёрдому стволу и, когда Никита хочет снова меня поцеловать, прижать к себе, утекаю вниз и выскакиваю из-под руки.
Никита стискивает зубы и ударяется лбом о панель стенки лестницы с тихим стоном боли. Поворачивает голову и снова опаляет взглядом, словно уже давно скинув с меня покров одежды. Обнажив сущность, что теперь принадлежит ему.
От этого щеки горят ярче, в горле пересыхает, и я отворачиваюсь, чтобы не сорваться и не пропустить целомудренный пикник.
Никита меня так хочет. И как же это приятно. Приятно знать, что такой эффект ты оказываешь не на клиента, а на мужчину своей жизни.
— Я буду мстить тебе… — говорит он за спиной, подталкивая меня бедрами…
— Я буду ждать с нетерпением, — убираю заплетенную косу за спину и иду дальше. К выходу.
Где на крыльце уже скачет Аня, что-то восторженно рассказывая Мелиссе. Я вот все думаю, догадывается ли мать, что запрет отца давно нарушен? А отец? И как они к этому относятся?
— Какая маленькая корзинка, — смеется она, тоже порой подтрунивая над моей любовью к еде. — Только для тебя, Алена?
— Да, а ваших детей я оставлю на закуску, — смеюсь я, пока Аня уже бросается ко мне и рассказывает, что отец разрешил ей идти заниматься в черлидеры своей школы.
Это был конфликт последних дней. Юрий был против, так как это несерьёзно, не сравнится со школой олимпийского резерва. Но тут, я думаю, на решение повлияла Мелисса. И это заставляет меня испытывать легкую зависть, ведь когда еще я смогу вот так же легко влиять на Никиту.
— В машину! — говорит Никита и укладывает корзинку в багажник Вольво. Вопрос, что он сказал отцу, я так и не задаю. Сейчас мне так хорошо, что меньше всего я хочу нарываться на ссору и портить такой замечательный день.
Мелисса целует дочь, потом меня и машет Никите, наказывая нас беречь.
Мы с Аней за руку идем к машине. Она уже садится назад, а я хочу сесть вперед, как вдруг Никита, держащий мне дверь, смотрит вдаль. Туда, откуда обычно приезжают из города машины.
Кованые ворота, что от дома находятся на расстоянии метра ста, открываются. И вот мы уже слышим шум нескольких машин.
Я поворачиваю голову к Никите. Он хмур и напряжен, а я невольно смотрю в небо. Кажется, небо должны заволочь тучи, а там ни облачка. Тогда что случилось? С натянутой улыбкой, пока звук авто все ближе, спрашиваю:
— Все нормально?
— Не совсем.
Что люди знают о боли?
О той, что лишь касается нервных окончаний, вроде зубной, головной, от укуса насекомого или укола — много. Эти варианты с ними всю жизнь и переносить их легко.
А если говорить о более глубокой, например, от ножа, что разрезает плоть, или пули, что заставляет испытывать агонию во всем теле?
