Или от палок, что в кровь сбивают ступни, чтобы не сбежала.
На самом деле большинство людей даже не догадывается о настоящей боли.
Я не догадывалась.
Раньше любая боль касалась лишь тела. Но оно сильное и способно к регенерации. Но разве можно склеить рванные края души? Никогда не думала, что боль душевная может быть сильнее, чем боль от удара по голове.
Вроде в ушах звенит так же, только боль свинцом заливает вены, заставляет испытывать адские муки. Именно их я ощутила, когда она вышла из кабриолета.
Идеальная. Наверное, именно такой должна быть Одри Хепберн в наше время. Аккуратная шапочка темных волос на голове, светлый комбинезон из кожи и закрытые босоножки и весь этот образ дополняет платочек на шее. Мельком осмотрев себя, становится стыдно за свои открытые колени. Одна из них поцарапана, потому что Никита вчера изъявил желание потрахаться на полу. Потрахаться со мной, пока его ждет этот идеальный образец первой леди.
О том, что она его невеста, мне даже спрашивать не пришлось. По виноватой роже Камиля, выходящего из другой машины, да и Никиты, что пытается прожечь мою щеку взглядом, все становится ясно.
Ах, да. Еще и Аня.
— Надя! Надя приехала! — кричит она, выскакивая из машины, бросаясь на девушку. Та крепко прижимает ее к себе, достаточно искренне, чтобы поверить, что ей это приятно.
Прекрати, Ален. Нельзя относиться предвзято к незнакомому человеку и искать подвох в ее поведении только по тому, что она тебе не нравится.
На самом деле нравится, так нравится, что я бы с удовольствием отправила ее к ангелам, там таким идеальным и место.
— Привет, ласточка, — боже, меня сейчас стошнит. — А это должно быть Алена?
Она поднимается в весь свой рост, почти с Никиту и, так же приветливо улыбаясь, идет к нам.
Вот только обнимать меня не надо.
Фух.
Руку пожать я могу. А вот смотреть, как ты прикасаешься к губам, что недавно уносили меня в пучину восторга, нет.
— Собрались покататься? — спрашивает она так, словно действительно ничего не понимает. Не понимает, что приехала и просто рвет мне сердце.
Никита молчит.
Ну что ж, его понять можно. Но почему именно сегодня? Почему, твою мать, сегодня!
— Мы…
— У нас пикник! — кричит Аня, показывая на багажник. — Там огромная корзинка с едой.
— Вот и отлично. Поесть мы любим, — слышу незнакомый голос и только сейчас замечаю еще трех человек. Две девушки и метросексуального вида парень. Он бы мог показаться геем, если бы уже мысленно меня не вытрахал.
— Ну что вы застыли, ты не рад сюрпризу, Милый? — вопрошает Надя, делая большие глаза.
— Мы вроде договорились увидеться завтра, — довольно напряженно говорит Никита и больше не смотрит на меня.
Да, не смотри. Потому что боюсь тогда мне захочется твои глаза выдавить большими пальцами и подать к столу твоим чинным, богатым друзьям.
— Завтра, завтра…. Я тебя почти не вижу. Завтра ты снова будешь работать. А людям иногда нужно отдыхать. Верно, Алена?
— Верно, — почти не дыша отвечаю, чувствуя, как в глазах темнеет.
Такое ощущение, что я в котле варюсь из собственной глупости, а они все стоят кругом, показывают пальцем и кричат: «шлюха! Что ты думала? Что он будет только твоим?!».
— Никита очень много рассказывал о тебе.
Слова даются с трудом. Еще одно и я свалюсь в обморок, но при этом довольно дико ища причину скрыться хотя бы на пару минут. Две минуты пережить боль и снова улыбаться. Потому что никому не нужны мои слезы и стенания по поводу того, что меня лишили мечты
— Я так и знала… — смеётся Надя звонко, снова повиснув на Никите, а я наконец вспоминаю:
— Мы же забыли покрывало! — восклицаю я и улыбаюсь, еле сдерживая истерику. — Вы садитесь в машины. Я скоро…
Разворачиваюсь, бегу в дом и хочу подняться по лестнице. Но оттуда спускается Мелисса. Знала ли она о Наде. Конечно. Все знали. Так почему я как дура верила, что Никита только мой?
Когда это секс стал синонимом верного мужчины? Почему, имея за спиной такой опыт, я опростоволосилась на первом же повороте? Потому что влюбилась? Потому любовь возвращает человека к первобытным инстинктам, а мозг превращает в желе? Почему я не поняла, что у молодого красивого парня уже есть девушка?! И самый страшный вопрос… Остановило бы это меня. Еще страшнее. Остановит ли теперь? Смогу ли я сопротивляться зову сердца и плоти, если Никита снова войдет в мою спальню?
Сворачиваю в коридор, почти не глядя. Сжимаю зубы от гула в ушах, добираюсь до ванны и закрываю дверь на защелку.
Отхожу, пошатываясь, словно она может напасть, потом бегу к унитазу.
Желудок неожиданно дает бой и меня рвет. Слезы так и не льются. Они есть, но я настолько привыкла их сдерживать, что слезные протоки высохли.
Упираюсь руками в края унитаза и дышу, словно рожать собираюсь. Часто, часто. Больно, больно. Душно, душно. Зной пустыни, стыд аукциона, боль плетки, страх смерти. Все самое ужасное и пережитое слилось в единый вихрь, который кружит, который раздирает болью грудную клетку.
Просто переживи, Алена. Просто переживи это и иди дальше.
Неужели предательство мальчика хуже сломанных ног? Неужели невеста любимого это хуже, чем психиатрическая клиника. Неужели это все такое не важное, хуже мужика, что, не добившись расположения, исполосовал твое тело?
Ты просто тело. Они все видят просто красивое тело. А душу спрячь так далеко, как только можешь. Так далеко, чтобы никто никогда больше не нашел.
Никто и никогда.
Отрываюсь от унитаза и иду умываться. А потом, посматривая по сторонам, бегу в комнату Никиты. Забираюсь в тайник и вытаскиваю рисунки. Они больше ему не принадлежат. Он давно забыл эту маленькую нарисованную девочку. Теперь я для него лишь кукла, которая принимает ту похоть, что приличная жена не терпит. Ту грязь, что она сметает с идеально выглаженного платочка.
Теперь эти рисунки мои. Думаю, он даже о них и не вспомнит.
Иду к себе и прячу их. Вот, что я заберу. Ни украшения, ни гаджеты. Только самые лучшие воспоминания
Никто не найдет мою душу, как бы сильно она не просила об обратном.
Беру тот самый плед и спускаюсь вниз, теперь тоже приветливо улыбаясь.
Все уже расселись по машинам, только Никита стоит и курит. Дым возле него даже удивляет, но я ничего не говорю. Только махнув рукой, иду к машине Камиля.
— Алена, садись сюда! — кричит он, а у меня возникает лютое желание показать ему средний
