покупки, я говорил себе, что больше не буду этого делать. Я буду сопротивляться искушению. А потом, когда я снова оказывался с ней в мотеле и искушение становилось слишком сильным, я говорил себе, что отступлю. Что остановлюсь до того, как войду в нее.
Наступает момент, и я не могу остановиться.
Она ничего не сказала об этом, и мне становится интересно, думала ли она вообще об этом. Неважно, думала ли она. Я должен быть ответственным. Тот, кто защищает ее, в том числе защищает ее от моего собственного недостатка самоконтроля.
Чувство вины, которое нахлынуло на меня при этой мысли, заставило меня встать с кровати и отправиться в душ. Это неважно, говорю я себе. Мы заберем паспорта сегодня. Надеюсь, у него есть пилот, и мы сможем оказаться в Бостоне уже завтра. Возможно, это утро было последним, когда у меня была возможность все испортить, проиграв битву с собственным самоконтролем, когда дело касалось Елены Сантьяго.
То, что от этой мысли у меня заныло в груди, не удивляет. Но я знаю, что мне не должно быть больно думать о том, чтобы оставить ее в Бостоне. У меня нет права испытывать к ней какие-либо чувства. Никогда не было и не будет.
Я могу сказать, что ее задевает тот факт, что я так быстро встал, уйдя в душ. Она проталкивается мимо меня, чтобы пойти взять свои вещи, дает мне беглое "доброе утро" и не удосуживается спросить меня, собираюсь ли я завтракать. Она знает, что собираюсь, мы каждое утро проделываем эту процедуру, иногда оба в душе, а иногда по отдельности, но обычно она спрашивает.
Будет лучше, если она расстроится, говорю я себе, одеваясь. Если она расстроена, значит, она будет держать между вами дистанцию. Это лучше в долгосрочной перспективе. А то, что в груди до сих пор болит, еще одна причина, почему это к лучшему.
Когда я возвращаюсь, она уже сидит за маленьким столиком, похоже, все эти мотели обставлены одинаково, и читает свою книгу. Она поднимает взгляд, когда я вхожу, ее лицо напряжено.
— Мы забираем паспорта сегодня?
Я киваю, передавая ей контейнер с завтраком.
— Мы поедем через несколько часов. Я не хочу отправляться слишком рано и возвращаться обратно.
Она кивает, набрасываясь на еду, похоже, без особого аппетита.
— А потом?
— А потом, если повезет, он найдет для нас пилота и самолет. Может быть, сегодня вечером, может быть, через пару дней, но очень скоро мы должны отправиться в Бостон. Ты не успеешь оглянуться, как окажешься у своей сестры. — Я говорю последнее слово ободряюще, желая подбодрить ее, но Елена просто смотрит на меня.
— Все было не так уж плохо, — тихо говорит она. — С последних событий уже как несколько ночей за нами никто не охотился. Может, они решили, что дело проиграно.
Я с любопытством смотрю на нее.
— В любом случае, мы должны доставить тебя в Бостон. А мне нужно вернуться в Нью-Йорк.
Ее лицо опускается, хотя я вижу, что она пытается это скрыть.
— Да, я знаю.
Несколько часов до того, как мы пойдем забирать паспорта, проходят в напряжении. Елена сидит и тихо читает свою книгу, пока я собираю наши вещи в один из пакетов, и тишина становится тяжелой. Когда мы уходим, она идет за мной, не говоря ни слова, как и все остальное, это стало частью нашего распорядка.
Я замечаю, что она уже не так сильно хромает, когда мы направляемся к главной дороге, чтобы поймать такси. Ее лодыжка зажила хорошо, особенно если учесть, что последние несколько дней она в основном не была в покое.
— Рад видеть, что теперь тебе не так больно ходить, — говорю я ей, поднимая руку, чтобы поймать такси, и Елена кивает, все еще слегка отводя взгляд.
— Мне гораздо лучше, — нейтрально отвечает она, забираясь в такси, как только я открываю дверь, и оставляя между нами зазор, который кажется намеренным.
Все к лучшему, напоминаю я себе, но в груди остается тупая боль. Я забочусь о ней больше, чем следовало бы, и чем скорее я смогу установить между нами реальную физическую дистанцию, тем лучше. Если Елена уже делает это, то мне будет только легче.
— Держись рядом со мной, — предупреждаю я ее, когда мы подходим к дому, чтобы забрать документы. Мне не нужно говорить ей об этом сейчас, но у меня есть ноющее чувство, что это стоит повторить. Игнорируя свою интуицию, я не продержался бы в живых столько, сколько проработал в этой сфере.
Елена молча кивает, а я оглядываю улицу, прежде чем подойти к дому. Мы находимся в нескольких ярдах от дома, когда я понимаю, что что-то не так.
Я качаю головой и поднимаю руку, отступая назад. Я снова осматриваю дорогу, ожидая увидеть какой-нибудь признак движения, но ничего нет. Я вижу, что дверь в дом приоткрыта, но кто бы здесь ни был, похоже, его уже нет, если только он не остался внутри.
Показывая на дверь, я бросаю взгляд на Елену. Ей требуется минута, чтобы понять, что я делаю, но как только она это делает, ее глаза расширяются, а лицо становится слегка пепельным, и я вижу, как страх мелькает в ее чертах.
— Нам нужно войти, — пробормотал я, сохраняя очень низкий голос. — Я не могу оставить тебя здесь, как бы мне ни хотелось не брать тебя с собой. Но тот, кто вломился в дом, может быть все еще там. Мне нужно, чтобы ты оставалась рядом со мной. Если начнется нападение, падай, прячься, беги все, что сможешь сделать, чтобы уйти от опасности. Я догоню тебя.
— Может, мы просто уйдем? — Спрашивает Елена, ее голос слегка дрожит, и я качаю головой.
— Паспорта и документы, за которые мы ему заплатили, могут быть все еще там, даже если его нет. Я не могу оставить их, если есть шанс, что мы сможем их забрать. У нас не хватит денег, чтобы начать все сначала.
Елена тяжело сглатывает, но кивает.
— Хорошо, — шепчет она. — Я пойду за тобой.
Уже не в первый раз я поражаюсь ее смелости. Я знаю, что она боится, но она расправляет плечи, привычным движением вздергивая подбородок, давая мне понять, что готова в любой момент. В мире очень мало людей, родившихся в таких обстоятельствах, как она, которые могли бы так быстро приспособиться.
Я медленно двигаюсь к дому, держа пистолет наготове у бедра, а Елена идет рядом со мной. Когда мы доходим до приоткрытой двери,
