руку.
- Возьми письмо и прочитай его, - сказала я, понимая, что сама не смогу рассказать о том, что случилось. – Я пока переоденусь.
Маковецкий кивнул. Я передала ему сложенный лист бумаги. Олег направился на кухню, я – в свою комнату. Пусть лучше он побудет один с этим письмом – в конце концов, я готова разделить с ним все горькие тяготы, но у него должна быть возможность один на один встретить то, чего он так давно пытался найти.
* * *
Я вошла на кухню спустя пятнадцать минут. Олег сидел на стуле совершенно неподвижно. Я видела его профиль. Лицо его было бледным, почти белым, потемневшие глаза устремлены в одну точку, находящуюся где-то внизу, на полу, на плитке-гексагоне. То, что письмо было уже прочитано, и, скорее всего, не один раз, я поняла по тому, как оно было сжато в его кулаке.
«Хорошо, что не изорвано», - мелькнула у меня мысль.
Я тихонько просочилась на кухню, ничего не говоря, достала из верхнего шкафчика две чашки, пачку мятного чая, пусть и в пакетиках, и стеклянную банку с мелиссой. Щепотку мелиссы я кинула в сеточку в виде шара, затем поставила на огонь чайник, и обернулась к Олегу.
- Ненавижу его, - прошелестел его голос в полутьме кухни. – Ненавижу. И стерву эту тоже ненавижу.
Я молчала. Хотела поддержать, но боялась сказать что-то не то.
Олег распрямился, кинул комок бумаги, в который превратилось письмо, на стол, затем откинулся на спинку стула. Подняв голову, он уперся затылком в стену.
- Честно говоря, я не мог даже предположить, что это она, что это Алиса… Мама доверяла ей.
Я покусала губы.
- А….что же отец Кристины?
Олег нахмурился.
- Ничего. Ему безразлична жена, он ещё радеет о жизни дочери, но жена – он её ненавидит. Ему вообще не нужна постоянная женщина, он всегда был завсегдатаем борделей. Там его знают, как лучшего клиента.
- Что будем делать, Олег?
Маковецкий помолчал. Чайник как раз закипел, и я сразу же заварила нам два чая с мятой и мелиссой. Одну чашку поставила перед Олегом, другую забрала себе.
- Я думаю, что всё это становится прологом к самому настоящему концу, - сказал Олег, беря чашку и придвигая ближе к себе. – Знаешь, я должен сначала обо всем сообщить матери, поговорить с ней. Хорошо, что она сейчас в санатории. Ей будет тяжело всё это узнать, поэтому я должен побыть с ней.
- Конечно, - пожала я плечами. – Но что потом?
- Кать, - Олег вдруг посмотрел на меня, протянул руку и взял мою ладонь в свою. – Поехали ко мне, а. Побудешь там… Если ты не против. Так мне будет спокойнее.
- Не вопрос…
Олег снова уставился куда-то в пустоту.
- Сразу от матери я поеду к отцу, - сказал Маковецкий через какое-то мгновение. - Я уже написал ему, что у меня к нему разговор. Мы решим всё за один вечер. Я знаю, что предъявить ему, чтобы он больше не смог увильнуть, но, думаю, что он и не будет пытаться уворачиваться.
- А Сережа, Олег? Как же Сережка?- спросила я взволнованно. – Они не доберутся до него?
- Нет-нет, - отмахнулся Олег. – Даже не думай об этом. Теперь это уже не имеет для моего отца никакого значения, дальше того, что он уже сделал, он не пойдет. Там слишком большие риски. Он вообще может всё потерять, а хуже этого для него ничего нет.
Я покивала.
- Хорошо. Тогда… Я должна собраться.
- Конечно. Жду тебя.
Мы выехали через двадцать минут. Сначала неслись по пустому городу, сверкающему огнями фонарей, мокрому и грязному – то ли зима, то ли весна... Тепло было какое-то аномальное, и после Куршевеля вызывало легкую тошноту. Мне хотелось поскорее добраться до дома. Олег сказал, что дома нет ничего съестного, поэтому сейчас Анжела закончит уборку, затем примет сумки с продуктами – курьер подвезет. Если что – беспокоиться не о чем. Я кивнула и поблагодарила Олега, затем вытащила из кармана смартфон и написала Сережке, маме, папе – всем написала по отдельности. Спросила как дела, как самочувствие. Мне почему-то было страшно, и я никак внутренне не могла решиться отпустить Олега к отцу – мог ли он причинить ему вред?
Мы подъехали к стекляшкам на Тропарево довольно быстро. Прошли по уже хорошо знакомой мне ухоженной территории, ровным дорожкам со столбиками фонарей, зашли в подъезд-музей и направились к лифтам.
Как и в самый первый раз, когда я приехала к Олегу, мы пересеклись с Анжелой на пороге. Она отчиталась о проделанной работе, улыбнулась и ускользнула к лифтам.
У Олега дома я вдруг себя почувствовала невероятно хорошо, так, словно бы его дом был моим местом силы. Здесь я как будто бы чувствовала себя под защитой. Мы с Маковецким пробыли вместе не дольше четверти часа, он помог мне расположиться, быстро собрался и, оставив на губах лишь мимолетный поцелуй, уехал…
Мне вдруг показалось, что навсегда…
Всё происходящее казалось мне невозможным, словно бы я попал в какой-то неправильный сон. Буквально несколько месяцев назад моя жизнь шла по ровной однообразной колее. Эта колея – рельсы до золотой клетки. Кто же знал, что одна маленькая деталька – такая, как наша случайная встреча с Катей, попав в мир, который построил из моей жизни мой собственный отец, вот так вот возьмёт и начнёт рушить эту тюрьму. А я ведь уже не мог так жить. Я уже не мог, не хотел.
Не знал, как выбраться…
Каждую ночь думал о побеге, каждое утро не хотел просыпаться и начинать это всё сначала.
И теперь я на пути к тому, чтобы эта тюрьма, эти оковы, сковавшие меня давным-давно, рухнули к моим же ногам. Осталось только победить.
Я сел в машину, повернул ключ зажигания, и на некоторое время словно выпал из реальности. Впервые за столько лет моей жизни мне было страшно до одури. Нет, я не боялся за себя, не боялся за бизнес, за деньги, за родителей. Я боялся за Катю.
Я закрыл глаза. Я боялся, что мой отец захочет наплевать на всё, что у него есть, и что им начнет двигать только то, что им, в принципе, всегда двигало – его злоба.
Но нельзя думать об этом сейчас, нельзя выходить
