мама.
— Мама, я устал и хочу есть. И Филипп ничего еще не ел.
— А вместо того, чтобы шляться неизвестно где, дома нужно быть! — не остается в долгу Женя.
— Я работаю до этого времени.
— Еще скажи, что сейчас ты был на работе?
— Нет, Женя. Я был в больнице у своей дочери, и ты это прекрасно знаешь. Еще будут вопросы?
За столом сижу молча. Мама пытается расспрашивать об учебе Филиппа, но тот не особо охотно отвечает. Женя равнодушно гоняет по тарелке несчастные овощи из салата.
— Спасибо, мам. — Филипп встает из-за стола.
— Ты куда?
— Мам, я поел!
— Сядь сейчас же! — шипит Женя.
Она неизменно ровно держит спину. Даже вилка в ее изящных пальчиках выглядит аристократично. Иногда мне кажется, что она с такой же элегантностью воткнет ее в того, кто будет стоять у нее на пути.
— Женя, пусть он идет. — Поднимаю глаза на жену и выдерживаю ее взгляд.
При маме она спорить не будет. Это неприлично! А я не хочу, чтобы сын слышал лишнее. Но стоит Филиппу выйти, как за стол вместо него садится тишина. Это как временное затишье перед бурей, которая вот-вот разразится.
— Значит, ты все-таки решил, что девочка твоя дочь? — задает вопрос мама, нарушив молчание.
— Да. — Откладываю столовый прибор. — Кажется, я ясно это дал понять еще в прошлый раз.
После того, как она узнала, что Полина родила девочку, и эта девочка — моя дочь, мать устроила концерт с сердечным приступом. Не знаю, было ли ей плохо на самом деле, или она умело притворялась, но лечение пришлось пройти. И на эту тему мы больше не разговаривали. Тем более мама так старательно этого избегала. Она то до последнего лечилась в платной клинике, то почти год каталась по курортам и санаториям. И я надеялся, что она все-таки приняла это как данность. Но, видимо, нет.
— Костя, подожди, твое отцовство не доказано. — Принимается за старое мама. В прошлый раз я поставил ее перед фактом, но она, судя по всему, об этом «забыла».
— Мама, его не нужно доказывать. — Я устало тру переносицу.
— Анна Захаровна, Костя ясно дал понять, что любая женщина может прийти, показать пальцем на свое чадо и сказать, что это его ребенок. И ваш сын с радостью примет каждого. И при этом ни в коем случае нельзя сказать что-то против! — с вежливой улыбкой на лице произносит Евгения.
— У вас, я смотрю, в этом вопросе полное взаимопонимание.
Иногда мне так и хочется заклеить рот скотчем любимой женушке!
— Костя, а тебе не приходило в голову, что за все это время твоей бывшей жене ничего не мешало прийти и сообщить о том, что она все-таки решилась родить такого ребенка?
— Какого такого, мама?! Дарина абсолютно здорова! Она отличница!
— Ну, еще бы! — звучит с ядовитой усмешкой. — При маме-завуче можно быть не только отличницей!
— Мама, хватит! — не выдерживаю я.
— А раз она лежит в больнице, то не настолько и здорова! — никак не уймется мать.
— Я не знаю, как ушиб колена может влиять на умственные способности…
— Господи! Да они тебя явно за дурака держат! Коленочку ушибла и сразу в больницу! А что же за границу не повезли, а? Там-то лучше лечат! А главное — дороже!
— Лечение Дарина проходит бесплатно.
— Тогда что ты там делал до… — мама бросает взгляд на настольные бронзовые часы, стоявшие на искусственном камине, — этого времени?
— А это неважно. Ему теперь главное — лишь бы не дома, — отвечает вместо меня Женя.
— Женечка, оставь нас на минутку, пожалуйста, — просит мать.
— Хорошо, Анна Захаровна. — Евгения послушно выходит.
Очень надеюсь, что она останется рядом, а не пойдет отчитывать Филиппа.
— Костя, ты хоть понимаешь, что ты делаешь?
— Понимаю. Это все?
— Нет. Ты о своей жене подумал? Каково ей сейчас, когда ты носишься непонятно с кем… А Женечка, между прочим, мать твоего сына!
— Мама, эта «непонятно кто» — моя дочь! И твоя, между прочим, внучка!
— А она мне нужна, эта самая внучка? Я бога благодарила, что тебя оставили в покое, да видно зря — раз опять нарисовались. Уже вдвоем.
— Может, тебе снова в санатории полежать? Там и воздух чище, и наблюдение хорошее…
— Опоили тебя, точно опоили…
— У меня только один вопрос: почему ты сказала, что Полина сделала аборт? — пристально смотрю в лицо самому близкому человеку.
— Ты решил родной матери допрос устроить?
— Почему? — с нажимом повторяю, игнорируя перевод темы.
— Что она мне сказала, то я и передала! — Мама вздергивает подбородок и пытается сдержать «обиду».
— Полина не могла такое сказать.
— Почему ты веришь какой-то Полине, а не своей матери?!
— Потому что моя мать мне солгала!
У меня было слишком много времени, чтобы самому понять это.
— Да, я солгала! Ты бы никогда не оставил ее сам! А потом всю жизнь тратился на лечение идиота, который должен был родиться!
— Дарина — здорова!
— Да кто тебе сказал, что Дарина ее дочь? Она вполне могла поменять ее в роддоме на здорового ребенка! Ты об этом не думал! Не-ет! Вижу, что не думал! Моя дочь! Моя дочь!
— Тебе сделать тест ДНК?
— А почему бы и нет? Я охотно посмотрела бы на его результат.
— Хорошо. Но если результат покажет, что Дарина моя дочь, ты лично попросишь прощения и у Полины, и у Дарины!
— Я не буду этого делать! С чего ради я должна просить прощения у неизвестной мне Дарины?!
— С того, что ты обозвала ее идиоткой.
— Да хоть тысячу тестов сделай — я знать ее не желаю!
У всего есть границы. Но сейчас мать перешла все допустимые. Некоторое время смотрю ей в глаза, давая возможность забрать свои слова обратно. Но ни сожаления о сказанном, ни раскаяния, я не вижу.
— Вот как?! — все-таки переспрашиваю.
— А как еще, Костя? Зачем она мне?
— Действительно, зачем, — усмехаюсь и вижу, что она даже не пытается сдержать довольную улыбку. Передо мной сидит чудовище, которое никак нельзя назвать человеком. — Я тебя тоже больше знать не желаю, — добавляю совершенно спокойно, не прерывая зрительного контакта.
Улыбка застывает, став похожей на уродливую маску.
— Что-о?! — округляет глаза мать. На ее лице полная гамма чувств: недоумение, злость, ненависть, испуг, и наконец, поняв, что я не шучу, — страх. — Костя! Такими словами не бросаются.
Теперь она дает мне время забрать свои слова обратно.
— А я и не бросаюсь. Сразу хочу заметить, что если ты еще раз решишь вмешаться в жизнь Полины или Дарины уголовное наказание за клевету и
