стула, и с грохотом валюсь на пол. – Боря, Лида! Ко мне, быстро. Я кажется счастлив. Ну где вы, мать вашу?
Венера
«Сегодня важный день. Все звезды сойдутся в одной точке и сведут воедино тех, кому суждено срастись. Марс в Венере – это очень сильное слияние. Невероятно. Она способно породить стихию и смести на своем пути любую преграду. Остерегайтесь подлости от самых родных людей. Совет дня – ловите за хвост счастье. Ваша Вангелия Светлая»
Я не хочу это платье. И дурацкую фату, которая на мне смотрится словно насмешка. Символ чистоты и непорочности на беременной не от жениха женщины – это кощунство. И выходить замуж за того, кого не любишь – тоже. Я не хочу свадьбу, а мысль о венчании в армянской церкви, на котором настаивают мои будущие родственники, вызывает во мне приступ паники. Ведь это же навсегда, если перед богом. А я… Я не могу навсегда, это не правильно и нечестно, жить в нелюбви целую жизнь и знать, что там, совсем рядом, по этой планете ходит тот единственный. Которому на меня наплевать, мать его. Ванька врал по-детски. Милосский не умеет любить. Он только использует всех вокруг. И я поддалась, потому что слабачка. Мать права, я слабая и глупая. И я… Я люблю этого несносного мерзавца. Люблю до одури, до боли, до безумия.
– Пораньше выйдем, детка. Надо успеть к визажисту и бровки тебе сделать. Отрастила кусты неприличные, а должна быть идеальной в свой день, – суетится мама возле меня, поправляет выбившуюся из высокой омерзительной прически, шпильку. Я смотрю на себя в зеркало и ничего не испытываю, ни радостного возбуждения, ни восторга от своей неземной невестинской красоты, ни даже отвращения. И это не мой день – ее. Она опять свершила мою судьбу, и чувствует себя богиней. А я снова жертвенная овца. Единственное о чем мечтаю, разрушить чертов «вавилон» на моей глупой башке, над которым два часа колдовал приглашенный мамой стилист-парикмахер. И выдрать с клоками волос пришпиленную к причёске идиотскую фату с вуалью. – Ну, улыбнись уже. У тебя свадьба, а ты выглядишь как плакальщица на армянских похоронах. Хотя бы вид сделай, что счастлива.
– А если я несчастлива, что тогда? – приподнимаю я свою «неприличную» бровь. – Что, мама?
– Стерпится-слюбится. Собирайся, утомила. Через три часа жених приедет за тобой, а ты похожа на чернавку. А я предупреждала с вечера, что так и будет. – Хорошо, я приду через десять минут. Или ты будешь смотреть, как я надеваю нижнее белье, которое купила мне ты, судя по всему в магазине «Все для инквизиции».
– Это белье чувственное и эротичное. И тебе бы надо научиться быть желанной для мужа. Он у тебя горячий и молодой мужик. Чтобы удержать такого жеребца, нужно что-то большее чем пионерские трусы.
– Кому нужно? Мама, почему ты все решаешь за меня всегда?
– Потому что ты моя любимая единственная дочь. Слушай меня, девочка. Мать никогда своему чаду не посоветует дурного.
«Ага, кроме того, чтобы выти замуж за мужчину, к которому я не чувствую ничего, кроме нежелания быть с ним. А со временем я его возненавижу. И будет пыткой вставать утром, и видеть его первым, заспанным и небритым. А потом ехать с ним на работу, молча, не говоря ни слова. Потому что нечего нам будет сказать друг другу. И так будет каждый день. Месяц за месяцем. Год за годом. Боже, что я творю?»
– Одевайся. Футляр с платьем я возьму с собой. Переоденешься в салоне красоты, снова опаздываем. И давай без фортелей, Венера. Слишком много вложено уже в эту свадьбу. Деньги, гости, ресторан, церемония. Так что, пожалуйста, не задерживайся.
Я спускаюсь в холл через десять минут. Фата болтается за спиной, как поломанные крылья, и смотрится со спортивными костюмом, который я нацепила на зло матери, комично и безвкусно. Черт, как дите, решила позлить мамулю, у которой дергается левый глаз при виде меня, но лица она не теряет. Зато очень переживает о расходах и гостях. не обо мне, а о том, что подумают люди. Снова. Как всегда.
– Лена, ну куда так рано? Я думала у вас через час только запись, – хмурится Ба, сидящая в своем любимом кресле.
– Я перенесла. Сидя дома она совсем закиснет, и нас с ума сведет, – кривит губы моя родительница, недовольно и капризно. – Можно подумать ее на казнь мы толкаем. Жених такой благородный, ребенка принять решил нагуляного. А она как будто уксуса нахлебалась. Только не рыдает. Дурочка. Не понимает своего счастья.
– Так может не счастье это? – в глазах Ба я вижу злые огоньки. – Может лучше одной, чем вот так? Но, тебе то не понять этого, потому что ты деревянная по уши. Любить не умеешь, и из дочери делаешь болванку. С детства ее подавляешь, ломаешь. Может хоть раз дашь ей самой принять решение?
– А может вы перестанете нести чушь? Это все ваше попустительство привело к тому, что ваша внучка начала по мужикам таскаться. Если бы не вы, она бы дома жила, а не ушла в общагу. И в подоле не притащила бы. И жизнь бы у нее, может, сложилась иначе. А теперь… Кому она нужна то, перестарок, да с прицепом. Миллиардеру этому? Только в мечтах ваших, старая сводня. Абсурд. Радуйтесь, что Вазген еще такой терпеливый.
– Терпеливый говоришь? Ну-ну. И не смей на меня голос в МОЕМ доме повышать, девка. Я ведь… Ох, – бабуля вдруг хватается за левую грудь, и мне так страшно становится. Я не могу ее потерять. И опять я буду всю жизнь винить себя.
– Роза Хаймовна, я врач. Смею заметить, очень неплохой. И легко могу определить, когда вам действительно плохо, а когда, как в данном случае, вы разыгрываете из себя артистку погорелого театра. Так вот…
– Мама, как ты можешь? – шепчу я, хотя, мать права. Это не сердечный приступ, и не криз, судя по бесенятам, скачущим в глаза моей Ба.
– В машину, Венера. Быстро. До церемонии осталось всего ничего.
– Только через час, как было изначально условлено, – забывает умирать Ба, поднимается из своего кресла, упирает руки в боки. – Не пущу сейчас. Через мой труп.
– Это почему еще? – приподнимает мать идеальную бровь.
– Предчувствие у меня…
– А у меня предчувствие, что вы снова суете свой нос куда не просят. Венера, за мной. Нас ждет визажист.
– Не пущу, – ба растопырив руки закрывает нам проход. И мне кажется, что мама сейчас ее оттолкнет, и исполнит угрозу ба про труп.
– Ба, не надо, – улыбаюсь я, обнимаю даму, от которой пахнет дорогими духами и папиросами ее любимыми.
– Венера, послушай… Внучка…
– Я все решила. И я тебя очень люблю. Очень. Ты помни об этом всегда.
– Ох, девочка, полчаса всего не хватило. Вечно ты никого не слышишь. Не натвори глупостей. Хотя, ты ведь выходишь замуж не за того кого любишь. А это самая большая…
Ни за что не натворю. Сделаю все правильно. Настолько правильно, насколько это возможно. Футляр с платьем оттягивает руку. Тяжелый, как будто из чугуна отлитый. Я не слушаю больше причитаний ба. Иду за матерью. Интересно, что должно было произойти за эти проклятые полчаса, о которых бубнила Ба? Хотя нет, не интересно. Я все решила.
– Я поведу, – говорю спокойно, глядя, как мать запихивает чехол с платьем на заднее сиденье. – Меня успокаивает вождение.
– Ты в фате? – хмурится женщина, произведшая меня на свет почти тридцать лет назад. Интересно, о чем она думала, когда меня рожала? Понимала ли она, что всю жизнь будет меня держать за задницу твердой рукой, ломать и любить маниакальной любовью. Ненормальной.
– Ну и что? Даже прикольно, – улыбаюсь я, усаживаясь на водительское сиденье. – Окно еще приоткрою, чтобы тюль развевался. Я же невеста, мне все можно.
– Ну, не совсем все, – взгляд мамы теплеет, и из него исчезает напряжение. – Молодец, доченька. Наконец-то ты поняла, что я желаю тебе добра.
– А папа? Он когда приедет?
– Сразу на церемонию. Сначала за букетом невесты заедет. Он тебя к алтарю поведет, ах
