Но теперь я уже могу работать! Возможно, всего по полдня, но могу!
Так ездите на работу отсюда!
Не могу!
Почему?
Не в силах более сопротивляться, она коснулась его губ.
Потому что я чувствовала бы себя виноватой. Я всегда была независимой: приезжаю когда хочу и куда захочу! В вашем доме жить так я не смогу, особенно теперь!
Я вас не понимаю.
Медленно подвинувшись, она коснулась его губ, зная, что должна сказать ему пугающую правду.
Теперь я соблазнилась бы поиграть с вами! Я могла бы налгать вам, что читала всю ночь, играть в песочнице, строя песочные замки, или печь без конца печенье! Это можно было делать здесь, и мне было хорошо, но я должна уехать! Если я этого не сделаю, то никогда не достигну своей цели, а если я ее не достигну, то, может быть, вернусь обратно, обиженная на вас. А я этого никогда не позволю себе сделать, Джон!
Он своими янтарными глазами пристально рассматривал в темноте ее лицо. Когда он заговорил, голос его был низким и скрипучим.
Вы ошибаетесь, Нина, выбирая что-то одно! Вам будет больно! Я этого не допущу!
Ничего мне не будет больно! — огрызнулась она, но не стала возражать, когда его рука скользнула ниже ее шеи и добралась до выпуклости груди. Нина закусила губу, чтобы приглушить вырвавшийся стон.
Вам нравится? — шепнул он. Его большая рука постепенно опускалась ниже, гладя ее медленными круговыми движениями.
О да! Вы знаете, как раздразнить меня!
По крайней мере, это я умею!
Вы умеете больше... — начала она, но слова замерли, когда Джон добрался до соска.
Нина застонала.
Я сделал вам больно?
Только заставив меня хотеть еще больше!
А ваш живот?
Нет, нет! — Она крепко хлопнула по его руке, лежащей на ее животе. — Вы разжигаете меня!
Ночная тьма скрыла его лицо, но его замершее на минуту дыхание оказалось гораздо красноречивее. Джон мягко уложил ее на кровать. Его губы захватили ее губы в нежном поцелуе. Она всем телом потянулась к нему. Он гладил ее через тонкий шелк ночной рубашки, а она, прогнувшись ему навстречу, чувствовала боль желания. Все это время его руки продолжали эту сладкую пытку.
Перед отъездом из больницы доктор сказал ей, что тело само подскажет, когда придет пора заняться сексом. Но в то время ей было даже страшно думать об этом, настолько ей было плохо.
Отдых и нежная забота Джона совершенно изменили мир. Хотя иногда она чувствовала жар внизу живота, но ей казалось, что они заключили контракт с периодически возникающим желанием и гармонично уживались вместе.
Я вас хочу, — шепнула Нина. Ее руки потянулись к его паху и почти коснулись его, но он перехватил их и поднял к плечам.
Держа ее за запястья, он стал целовать ее лицо, а потом спустился к грудям. Он переходил с одного соска на другой, пробуя каждый и языком, и зубами, и пальцами. В ней разгорался костер страсти.
Наконец он скользнул рукой под рубашку и коснулся внутренней стороны ее бедер. Нина вскрикнула.
Я сделал вам больно? — с беспокойством спросил Джон.
Нет, наоборот, приятно! Займитесь со мной любовью, Джон! — Она выгнулась ему навстречу, но лишь на миг сумела увидеть то, что так желала ощутить в себе, потому что Джон отстранил ее.
Еще слишком рано.
Нет, Джон, я хочу вас внутри!
Еще слишком рано, — повторил он и приподнялся ровно настолько, чтобы вернуть свою руку в ее потаенное пространство между бедрами. — Мы сделаем иначе, — шепнул он, закрыв поцелуем ее рот, а пальцами найдя самую чувствительную точку.
Нина совершенно потерялась в буре чувств. Ей хотелось вонзиться ногтями в его спину, а он все дальше и дальше вел ее к взрыву, пока, наконец, не наступил оргазм.
Ее возвращение к действительности было медленным. Когда она смогла раскрыть глаза, его руки обвивали ее. По телу разливалась блаженная усталость, но только сейчас она поняла, как прав оказался Джон с его «еще слишком рано»! Этой ночью она не будет заниматься с ним любовью.
Джон тихо погладил ее волосы. Постепенно дрожь ослабевала, оставляя после себя чувство усталости.
Я хочу... Я хочу... — нечленораздельно шептала она сквозь замутненное сознание.
На рассвете она проснулась с желанием вновь увидеть Джона, но обнаружила, что в постели лежит одна!
К тому времени, когда Нина услышала в доме звуки жизни, она уже успела накраситься, собрать свои вещи и упаковать их в небольшую сумку. Как только звуки переместились в кухню, она тотчас же направилась туда.
У плиты стоял Джон и жарил яичницу с гренками. При виде его она почувствовала боль внутри, не имеющую никакого отношения к недавней операции и предстоящему расставанию.
Ей не пришлось долго стоять у двери. Джон сразу заметил ее, словно был уверен, что она придет.
Продолжая свою работу, он вылил на гренок одно яйцо, ловко уложил на сковородку другой гренок, снял сковородку с огня, переложил яичницу на тарелку и поставил перед сыном, сидящим за столом.
Глядя на Джи-Джи, Нина чувствовала другую боль. Ведь она успела привязаться к мальчику, и это было более чем удивительно! Ведь Джона она уже любила, а за последние дни ее чувство только окрепло. Мальчик долго оставался для нее незнакомцем. Незнакомцем? Скорее чужаком! Он был ребенком с серьезными проблемами. Прежде ей не доводилось иметь дело с детьми, да еще проблемными! И она никогда не представляла себе, как это трудно.
Она села на стул рядом с мальчиком и погладила его по головке, как бы сказав ему: «С добрым утром!»
В ответ он улыбнулся ей, и она ответила тем же. Джи-Джи подцепил вилкой остаток гренка и протянул ей. Душевная боль стала невыносимой.
Вы уезжаете, — спокойно констатировал Джон.
Нина кивнула:
Я должна.
Возможно, он был готов поспорить с ней, но промолчал. Каждый выложил свои аргументы и исчерпал их. Ничто не подействовало.
Но сначала вы хотя бы позавтракаете?
Нине не слишком хотелось есть, но она не могла отказать себе в удовольствии еще немного побыть рядом с Джи-Джи и Джоном.
Только если у вас хватит на меня еды.
Здесь осталось еще два яйца. Съедим по одному. То же и с гренками.
Нине стало ясно, что на нее рассчитано не было. Он не ожидал, что она станет завтракать с ними.
Не стоит беспокоиться. — Быстро отказалась она.
Да бросьте! Поделим пополам! Для меня одного яйца вполне достаточно. А даже если немного придется поголодать, я всегда готов поделиться и немногим.
Последние слова он подтвердил многозначительным взглядом. Практически он говорил, что нельзя жить по принципу «или все, или ничего», что сам готов к компромиссу, если бы Нина согласилась.
