Теоретически все было вполне объяснимо, практически — абсолютно непонятно. В любом случае, секс никоим образом не пострадал. Вот это-то и казалось мне самым поразительным в нашей ситуации.
Кроме того, я иногда стала позволять себе бокал-другой шампанского и находила, что от него мне действительно становилось получше.
БЕЗ ПОЧВЫ ПОД НОГАМИ
Я в очередной раз ждала Симона и его окончательное согласие — или окончательное несогласие. В очередной раз.
Ровно в три часа я услышала, как к дому подъехала машина. Подъехала не так, как обычно. И ровно в три — для Симона это было очень странно. Хлопнула дверца.
Я услышала шаги… Эти маленькие шаги, которые я так хорошо знала; я сразу узнала их и по темпу, и по тому, как дерзко и независимо стучали по мощеной дорожке каблуки сандалет, шлепающих по пятке при каждом шаге. Я бы смогла узнать эти шаги из тысяч других. Я на слух могла определить по ним, в каком настроении их хозяйка подходила к моей двери. Сегодня это не предвещало ничего хорошего.
Звонок в дверь. Открываю — конечно, передо мной жена Симона. С моим чемоданом — без содержимого.
— Я возвращаю твой чемодан. Симон не захотел прийти. Он сказал, чтобы я передала тебе это. Итак, ээ… огромный привет и что все кончено. Мы хотим попробовать начать все снова. И коль скоро все это так, то ему уже нет нужды возвращаться сюда лишний раз. И это лучше всего еще и потому, что… у меня… ну, в общем, я беременна.
Я уставилась на нее, пытаясь сохранить самообладание.
Пару недель назад я еще подумала про себя: «Вот бы еще не хватало, чтобы она забеременела!» Может быть, я ясновидящая? А может быть, я просто накликала беду?
В сердце, в мозгу — пустота… Губы выговорили что-то вроде:
— Ага. Чего и следовало ожидать. Ладно. В таком случае это действительно самое лучшее.
И вдруг накатило холодное бешенство.
— А почему этот сукин сын, по крайней мере, сам не пришел и не сказал мне об этом!!?? Тут ему понадобилось послать свою жену, да?!? Что же это за трус!?!
— Он подумал, что так будет лучше… Ведь, в конце концов, это не так уж просто для него. И, кроме того, он-то не знает, что я в положении. Я сначала хочу убедиться в этом на все сто процентов, прежде чем сказать ему. Конечно, я уже использовала тест, но, кроме того, сходила к врачу и сейчас как раз жду окончательного ответа.
И дверь захлопнулась.
АД НА СЦЕНЕ
Выступление в Дортмунде.
Проверка звука. Внутренняя дрожь. Зал — мой враг и слишком велик. Он уничтожит меня. А зрители — жадные и голодные хищники, которые поглотят меня с моими жалкими словами и звуками. Меня одолевал страх перед толстенькими домохозяйками, которых я со сцены видела насквозь, вплоть до целлюлитных ляжек, обтянутых телесного цвета нейлоном. Мне нечего было им сказать, я была не в состоянии что-то давать от себя. Снаружи женщина говорит какие-то слова, а внутри у нее отмирают, леденея, те остатки души, которые еще не сожжены страданием.
Что я должна им говорить? Зачем я здесь нахожусь?
Густ спросил:
— Что с тобой происходит? Ты плохо выглядишь…
— Ничего.
— Ну что ж, тогда до скорого, пока все идет как надо.
Бешеный стук сердца. Нет, пить перед выступлением не годится. Страх. Дрожащие руки. Лицо в зеркале — лицо тысячелетней мумии. Косметика только ухудшает ситуацию. У глаз страдальческое выражение. Кто-то вошел и спросил, не нужно ли мне чего.
Нужно — любовь, тепло, верность, сильные руки, постель, смерть…
— Спасибо, у меня все в порядке.
Ничего у меня не в порядке — я в аду. Как я собираюсь продержаться эти два часа, как смогу расшевелить эту толпу ущербных бюргеров? Я не веселая. Я только зовусь так. А я сейчас — всего лишь жалкое подобие самой себя. Еще тридцать минут. Что мне там нужно, на этой сцене? Я вспомнила своего отца, который всегда говорил:
— Ты просто выходи туда, говори свои приколы, забирай выручку и отправляйся домой!
Я не могу. Господи, помоги мне! Где мое платье? Страшно душно, не хватает воздуха, тяжело дышать. Это рушится мое тело или рассудок?
Или и то и другое?
— Фрау Лустиг, пожалуйста, на сцену. Представление начинается через пять минут!
Свет в зале гаснет. Там сидит темная, инертная масса. А я не помню ни одной своей реплики. Что со мной происходит?
«Я выгляжу не блестяще?» А что идет после?.. Я ничего больше не помню, ни единого слова и не хочу выходить на эту сцену. Я просто сломаюсь через пять минут и скажу: «Мне очень жаль, дамы и господа, но я на исходе, я больше не могу». Бубонная чума, азиатский грипп, смертельный вирус, все что угодно. Я не способна говорить. Я не в состоянии выдать ни одного осмысленного предложения. Мои расстроенные мозговые центры парализовали способность к связной речи. Пятьдесят мелким шрифтом напечатанных страниц текста, десять песен, девяносто минут. И заготовка «на бис». Восемьсот человек купили билеты и ждут, что сейчас я их насмешу, что-то такое им объясню, куда-то направлю, в какое-то новое, критическо-юмористическое сознание. А кто направит меня? Я сама потеряла дорогу в темноте и бреду по своей разрушенной жизни; я сбилась с тропы познания и двигаюсь теперь в сторону ада зависимости. Я слаба, слишком слаба. А там, на сцене, мне придется делать вид, что я — Бог знает кто. Что я сильна, здорова, весела… Я чувствовала себя предательницей, продавцом залежалого товара. Я всегда хотела подставлять женщинам свое плечо, но сейчас мои плечи переломаны.
Аплодисменты. Первая реплика. Никто не смеется. Вторая реплика несколько громче. Все так же никто не смеется. Третья реплика — пока ни единой оговорки, но и ни единого смешка в зале. Симон, у меня же сегодня день рождения, почему ты не позвонил мне? Ведь у меня же был свободный час перед началом выступления. Чего он выжидает, этот бездушный монстр? Он уже совсем забыл обо мне? Или день рождения — это не такая уж важность?
Четвертая реплика. Пара человек засмеялись. Я хочу домой, к тебе, в твои руки. Где ты сейчас? Чем занимаешься? Лежишь на диване со своей женой? Она приготовила тебе хороший ужин? А еще вчера ты лежал в моих руках, в моей кровати. Я тебя ненавижу, убийца, и люблю тебя, соблазнитель.
Шестая реплика. Ага, тут уже смеется весь зал! Но пока еще слишком слабо, слишком вяло. Это еще почти ничего. Дрожь во всем теле. Нет, мне не выдержать эти два часа. Где я возьму силы выдержать тон? Как смогу держать под контролем лицо? Ведь оно должно быть не просто нейтральным, а веселым, веселым!!! Когда я смогу, наконец, сказать открыто, что я не весела, что мне хреново, что все они могут отправляться к черту? Никогда. И в любое время. Но тогда про сатирикессу Лену Лустиг придется забыть. Свора хищных зверей набросится на нее и растерзает так, что не останется ничего, кроме пары кровавых лоскутьев. Общественность — это голодный, хищный зверь.
