– К Григоричу надо заехать, перехвачу что-нибудь по пути, – я торопливо смываю с тела налипшие пот и грязь и делаю воду холоднее, надеясь остыть, потому что предчувствую очередной виток ставшего частым в последнее время спора.
– Нет бы со мной посидеть, фильм посмотреть, вина выпить, тебя опять в этот клуб тянет! – принимается за старую песню Маринка, крича из кухни, а я подставляю голову под струи воды, пропуская мимо ушей десяток набивших оскомину аргументов. Неужели так сложно понять, что зал – это мой второй дом, редкие теперь тренировки – глоток воздуха, а парни – как братья?
– У Лизы сегодня день рождения, – произношу с нажимом, выходя в коридор в спортивном трико и обтираясь темно-синим махровым полотенцем, пока Лебедева обидчиво кривит губы, прислонившись к дверному косяку.
Не знаю, что произошло у девчонок, но царящее между ними напряжение не заметит, разве что, только слепой. Маринка делает вид, что Лизы не существует, а Лиза старательно избегает общих мероприятий и даже пропустила традиционное празднование нового года. Отделавшись нелепой отговоркой, что с Зинаидой Петровной и ее внучкой Васькой ей будет веселее. Правда, все мои расспросы заканчиваются ничем, разбиваясь о выстроенную скалу молчания.
– Тогда я к Ленке поеду, – Лебедева предпринимает попытку манипулировать мной, прожигая осуждающим взглядом. Но я не ведусь на ее провокацию, второпях разглаживая белую футболку и шнуруя желтые с черным кроссовки.
– Такси возьмешь, – кладу на трюмо пару пятисотрублевых купюр на всякий случай и вываливаюсь из подъезда к припаркованной рядом с детской площадкой вишневой девятке. Б/у-шной, периодически радующей меня поломками, зато купленной на свои кровно заработанные.
Дорога отвлекает меня от перспектив скандала, который обязательно разразится после – не завтра, так послезавтра, не послезавтра так через несколько дней. И я выжимаю газ в пол и подставляю лицо порыву ветра, врывающемуся сквозь открытое наполовину окно. Представляю, как Лизка обрадуется подарку, и краем сознания понимаю, что при мысли о встрече с ней испытываю те чувства, которые не должен. Азартное предвкушение с необъяснимым волнением теснятся в груди и переплетаются с затаенным желанием поскорее ее обнять. Пройтись пальцами вдоль выпирающих позвонков и втянуть носом знакомый цитрусово-мятный аромат.
В полуподвальное помещение, которое Вронский мечтает сменить на просторный зал, я спускаюсь в легком раздрае и практически сразу натыкаюсь на трех мужчин кавказской внешности, которых настойчиво выпроваживает мой тренер.
– Ребята, у меня все группы под завязку, времени свободного нет, а клуб, сами видите, небольшой, – Григорич по-отечески похлопывает по плечу стоящего к нему ближе всех дагестанца и только внешне выглядит спокойным. Внутри, я готов поспорить, он как натянутая струна.
На пару мгновений повисает неловкая неуютная пауза, а у меня начинают здорово чесаться кулаки, стоит только увидеть, каким взглядом самый молодой из тройки облизывает корпящую над бумагами Лизавету. Одетую в далеко не самый закрытый сапфирово-синий сарафан на тонких бретелях.
– Ну, на нет и суда нет, – за секунду до начала потасовки примирительно заключает общавшийся с Григоричем кавказец и показывает приятелям на обшарпанную дверь указательным пальцем с увесистым золотым перстнем на нем.
Неприятные визитеры удаляются с завидным достоинством, Вронский испускает едва слышный вздох облегчения, ну а я выдергиваю Лизку из-за стола и приподнимаю над землей.
– С днюхой, малая!
Она смешно болтает ногами, обутыми в бело-синие кеды, просит поставить ее на пол, а меня как будто выкидывает в другой пространственно-временной континуум, где нет ни гоняющего пацанов Вронского, ни сидящего рядом с рингом Глеба, ни суеты. Есть только ее ярко-зеленые глаза, в омуте которых я тону и не могу выплыть.
– Устал, – больше констатирует, нежели спрашивает Истомина, высвобождаясь из моих объятий, и нехотя разрывает зрительный контакт.
Она осторожно надавливает мне на плечи, заставляя опуститься на шаткий колченогий стул, который давно пора поменять, и скрывается за дверью каптерки. Чтобы вернуться с чаем, бутербродами и печеньем через десять минут. Мягко улыбается, разливая пахнущую чабрецом и мелиссой жидкость в старенькие фарфоровые кружки, и усаживается напротив, подталкивая ко мне докторскую колбасу.
– Да нормально все, прорвемся! – я тянусь к Лизавете через стол и убираю прядь волос, упавшую ей на нос, и снова теряюсь в колдовском свете ее изумрудных огней. – Лучше ты рассказывай, что нового?
– Без изменений, – она нерешительно стряхивает мою ладонь со своей щеки и мешкается, на несколько секунд переплетая наши пальцы, отчего тепло пробегается по венам и закручивается в тугой комок в груди. – Преподы сильно не достают, на клуб времени хватает, а еще Григорич обещал удар поставить…
– Кстати об этом, – я достаю из-за плеч рюкзак и, перевернув все его содержимое, начиная от гаечного ключа, заканчивая запасной парой кроссовок, извлекаю на свет новенькие черно-красные перчатки, кажущиеся игрушечными у меня в руках. – Держи.
– Спасибо! – Лизка срывается с места и, обогнув стол, обвивается вокруг моей шеи, пытаясь то ли задушить, то ли поблагодарить. Затем оглашает помещение счастливым визгом, но я совершенно точно готов все это терпеть. Потому что благоговение, с которым Лизавета рассматривает подарок, вертит его в разные стороны и пробует наощупь натуральную кожу, – лучшая похвала моему выбору. Зная подругу, ни золотой кулон, ни серебряный браслет, ни подобную металлическую побрякушку она бы не оценила.
– Григорич! – довольная Лизка кричит на весь зал и несется к наставнику хвастаться, пока я допиваю остывающий, но все еще вкусный чай. И думаю, что самолично запустил этот маленький ураган, от энтузиазма которого всех будет трясти еще пару часов.
– Ни фига, Истомина повзрослела, а, – отвлекшись на противоречивые ощущения, я не сразу замечаю, что ко мне подсаживается Филатов. Сооружает себе высокий бутерброд и мажет по соблазнительной фигурке оценивающим взглядом, вынуждающим меня сжимать кулаки.
– Не смей, Глеб, – говорю негромко, но достаточно серьезно и зло, надеясь, что не придется вправлять мозги и челюсть товарищу.
– А ты ее себе, что ли, присмотрел?
– Ты же знаешь, я с Маринкой, – кручу пальцем у виска и не считаю нужным объяснять, что в случае с Лизой у меня рефлекторно срабатывает инстинкт защитника, затмевающий десятки «но», «если» и «почему».
– Только сидишь ты сейчас далеко не с Лебедевой, – уголком губ ухмыляется Глеб и, махнув рукой, небрежно роняет: – не я, так кто-то другой.
С того разговора проходит чуть больше месяца. Я, действительно, прикладываю усилия, чтобы наладить быт и чаще бывать дома по вечерам. Жертвую тренировками в угоду Маринкиному спокойствию, смотрю с ней сопливые мелодрамы и пью вино вместо пива с пацанами. Я все так же пропадаю на двух работах, продолжаю кусаться с Лебедевой по мелочам и сам не замечаю, как становлюсь психованным и раздражительным. Так что нет ничего удивительного в том, что маска примерного семьянина трескается и опадает, а я на всех порах мчу в клуб. Потому что мне жизненно необходимо выпустить пар и увидеть Лизку – сил моих больше нет общаться с ней звонками и бездушными механическими смс.
Стоит мне завернуть в узкий проулок, где расположен боксерский зал, как чувство вины накатывает удушливой волной. Истомина стоит, упираясь лопатками в холодную стену, и мечет молнии в невысокого крепкого брюнета в светло-сером свитере, черных джинсах и черных гриндерах. Знал же, что нельзя оставлять ее одну.
– Проблемы? – я притормаживаю рядом со спорящей парочкой и глушу мотор, когда парень отлипает от моей Лизы и, лопнув пузырь жвачки, выдает.
– А ты езжай, куда ехал, дядя! Без тебя разберемся, – я спокойно вытаскиваю ключ из замка зажигания и выбираюсь из салона девятки, твердо решив если не перевоспитать, то проучить зарвавшегося малолетку. И тут он совершает самую большую ошибку в его жизни – хватает за запястье пытающуюся протиснуться между ним и кирпичной кладкой Истомину и грубо дергает ее назад.
