– Нас Григорич на помощь прислал! – бодро отчитывается Ванька, первым добежавший до фонтана и втиснувшийся между нами с Лебедевой.
– Кому? Мне или ей? – невинно уточняю, изогнув бровь, пока Филатов инспектирует близкое к невменяемому состояние жены брата. Под возмущенный вопль Маринки, он закидывает ее на плечо и несет к домику охраны, рядом с которым припаркован черный внедорожник.
– Позволишь? – Захар с Феликсом избавляют меня от обязанностей няньки, начинают сюсюкаться с близняшками и соглашаются поиграть и в черепаху, и в «Море волнуется раз», и в «Летели лебеди», лишь бы сестры улыбались и больше не разукрашивали ни повара, ни официантов.
Ну, а последним ко мне направляется Волков. Без пиджака, в расстегнутой на три верхних пуговицы черной рубашке с подкатанными рукавами он выглядит лучше Дэвида, мать его, Ганди (мужчина-модель, любимец модного дома Dolce&Gabbana, посол бренда виски Johnnie Walker Blue и мороженого Whey Hey – прим. автора). И я даже готова сделать вид, что не замечаю, что костяшки его пальцев свежестесаны и немного припухли.
– Мне стоило за тебя переживать? – Саша обходит меня со спины и прижимается носом к шее, отчего стремительно ускоряется пульс и потеют ладони.
– Нет, – он оставляет на коже предупреждающе-болезненный укус, и мне приходится справляться с миллионом электрических разрядов, прошивших мое тело от макушки до пят.
– Точно? – я успеваю пожалеть, что к празднованию юбилея мы еще не приступали, мечтаю остаться с Волковым наедине и на выдохе ему сообщаю.
– Точно. Я девочек не бью.
Глава 40
Лиза
Без тебя сегодняшние чувства были
бы лишь обрывками вчерашних.
(с) к/ф «Амели».
– Сколько грамм сахара? – переспрашиваю вот уже в четвертый раз, параллельно пытаясь найти ручку и записать на клочке бумаги вожделенный рецепт. Спотыкаюсь о невесть как появившийся в центре гостиной пуфик и едва не делаю сальто-мортале, рискуя закончить день в травматологии. Аккуратно сползаю на ковер и решаю хоть пять минут никуда не бежать и не делать резких движений.
– Родная, а давай я пирог сама испеку, а ты котлет нажаришь, – женщина на том конце провода смеется звонко, с мелодичными переливами, а тепло ее бархатного голоса окутывает с ног до головы и заставляет щемить в груди. Потому что за пять лет от Тамары я получила гораздо больше нежности, чем от собственной матери за всю жизнь. Трясу головой, избавляясь от ненужной сейчас рефлексии, и снова убеждаюсь в том, что отцу досталась идеальная спутница: – и вообще, можем просто заказать пиццу и не заморачиваться.
Прощаюсь с Тамарой и лечу наводить чистоту. В третий раз сметаю со шкафчиков пыль, ещё раз натираю стекла и звоню Сашке, чтобы купил лайм и мяту. Будем пить домашний лимонад, сплетничать с Томой и слушать папины рассказы о том, как я разбила стекло дядь Сережиного автомобиля. Исключительно из вредности и нелюбви к задиристому сыну соседа.
Несмотря на то что отец души не чает в Волкове и давно мечтает видеть его своим зятем, все равно волнуюсь. Хуже, чем перед первым свиданием, когда незадачливый кавалер из параллельного класса разлил на мое белое платье вишневый сок. А потом решил исправить положение и втер пятно-кляксу в несчастную ткань намертво. Тащить сменную одежду тогда пришлось Александру. А потом мы с ним сидели на крыше, от которой он умыкнул ключ у завхоза, и ели приготовленные его мамой бутерброды. Счастливые были времена...
– Солнце, встречай! – довольный Сашкин голос снимает меня с шатающейся стремянки, на которую я забралась, чтобы вымыть казавшийся мне недостаточно идеальным плафон от люстры.
И я бегу в прихожую, скользя пушистыми разноцветными носками по паркету, не успеваю затормозить и с размаху врезаюсь во вздымающуюся грудь Волкова. От него пахнет мятой, сандалом и весной, и я теряюсь в будоражащем ноздри запахе, не замечая, что заполненный едой пакет падает из Сашиных рук и с подозрительным звяканьем приземляется на пол. Хватаюсь за его широкие мощные плечи, чтобы обрести равновесие, только земля, наоборот, уходит из-под ног. Потому что сильные напористые пальцы сминают персиковую ткань и хозяйничают под футболкой, заставляя разучиться дышать.
И в следующую секунду я уже забываю обо всем. Не помню, что хотела перемыть китайский сервиз, достать из машинки выстиранное белье и нарезать обожаемый отцом салат из свежих овощей. Имеют значение только Сашкины обветренные губы, впивающиеся в кожу рядом с ключицей, и сильные руки, пригвождающие меня к стене. Огонь желания прокатывается по венам и делает из Истоминой ненасытную, изголодавшуюся по ласкам Волкова маньячку, которая слишком сильно дергает полы его рубашки и ненарочно отрывает несколько пуговиц.
– Лиз, нам в дверь звонят, – кажется, Сашка повторяет это в третий раз, пока я безуспешно ищу свои исчезнувшие шорты. В конце концов, влетаю в обнаруженный на тумбочке у входа предмет гардероба и пытаюсь пригладить взлохмаченные Волковым волосы.
– Привет, дети, – на пороге с фирменным вишневым пирогом стоит Тамара, а чуть позади неё папа изучает застигнутых на месте преступления нас и улыбается такой лукавой все понимающей улыбкой, что я краснею до корней волос и начинаю теребить измятый край несчастной футболки.
Александр, хоть и выглядит ничуть не лучше меня с топорщащейся шевелюрой и в расхристанной рубашке, находится быстрее. Одной рукой забирает у Томы угощение, а второй – достает из-за спины очаровательный букет сирени и вручает его будущей теще. И мы все вместе идем на кухню пить облепиховый чай.
За окном светит теплое майское солнце, о чем-то гудят клаксоны автомобилей, а сердце заходится нежностью при виде домашнего расслабленного Волкова. И я понимаю, что люблю его до беспамятства. До дрожащих, как в лихорадке, пальцев, до подкашивающихся коленей и до головокружения, как после самой сумасшедшей карусели. Все-таки переезд в Краснодар был самым верным решением.
– Дочь, а ну-ка сделай погромче, – как по щелчку, мы все поворачиваемся и впериваемся в экран висящей напротив отца плазмы, где небезызвестный продюсер дает интервью журналистке в открытом платье ужасной ярко-салатовой расцветки.
– Честно признаться, я до сих пор подавлен после расставания с Елизаветой Истоминой. Такое впечатление, что вся планета остановилась. И ничего больше нет. Я до сих пор не могу снять общие фотоснимки со стен. Рука не поднимается, – от фальши, легко читающейся даже через стекло и тысячу километров, хочется плеваться и переключить на другой канал. Но мы почему-то дослушиваем жалостливую речь Меньшова, старающегося привлечь внимание к новому проекту: – надеюсь, мне удастся передать всю глубину переживаемых мной чувств в картине, которая выйдет в сентябре этого года.
– Сань, в морду-то хоть ему дал? – по сурово сведенным к переносице бровям, понимаю, что отец сам бы «дал в морду» Алику, находись тот чуть ближе.
– Угу, – кивает Сашка и с благодарностью принимает у Тамары дополнительную порцию пирога в качестве поощрения. Я же теснее прижимаюсь к его боку и прячу нос у него подмышкой в то время, как папа пристально нас с Волковым рассматривает и выдает свое авторитетное одобрение.
– Вот теперь все правильно.
Эпилог
Лиза
Такое чувство, что благодаря тому,
что тебя встретил, смог немножко
полюбить этот мир.
(с) «Норвежский лес», Харуки Мураками.
Лето традиционно пролетает с космической скоростью, оставляя после себя воспоминания о ледяном мохито, эскимо с шоколадной крошкой и ласковых волнах, разбивавшихся о песчаный берег на тысячи мелких брызг. Оседавших солеными каплями на загорелой коже и даривших такую необходимую прохладу.
Сашка-таки осваивается в роли всемогущего волшебника, отвозит меня на черноморское побережье и заставляет на десять дней отключить телефон. Строго-настрого запрещает трогать гаджет, связываться с внешним миром и решать чьи бы то ни было проблемы. «Арина с Ванькой давно уже не дети, Лиз», – он озорно щелкает меня по носу и организует заговор, заручившись материнской поддержкой.
