порезы, собирая кровь.
— Так чувствуешь?
— Нет, но это ничего. Я же не почувствовала, когда порезалась куском вилки, а сейчас то же самое, и мне жгло!
— Только не надо теперь постоянно резать себя, чтоб что-то почувствовать, — предостерегает Руслан, зная, как жестоко я могу себя калечить.
— Я не буду Русланчик. Неужели что-то восстановится?
— Конечно, любимая. Я же тебе обещал!
Руслан осыпает поцелуями мои голые коленки. Пока я могу только видеть эти нежные прикосновения, но настанет день, и я снова почувствую его касания.
* * *
Люба, медсестра, которая работает в отделении лучевой диагностики, вкладывает мне в руку кнопку экстренного вызова, и я судорожно сжимаю ей, преодолевая искушение тут же нажать. С Любой мы подружились. Оказалось, что среди врачей и младшего мед. персонала очень много людей, которые в свободное от тяжёлой и нервной работы, занимаются творчеством. Эта тёплая улыбчивая девушка, например, тоже рисует, и её ботанические иллюстрации завораживают.
— Нара, не переживай так! — Её спокойный голос пробивается через наушники, которые ничуть не спасают от жуткого шума, который скоро накроет меня и будет мучить. — Я рядом, за стеклом. А Руслан в коридоре. Сразу прибежит, как закончим, и будет тебя утешать!
Нахождение в трубе МРТ — это кошмар наяву. Я всегда боялась замкнутых пространств, а эта процедура всё равно, что застрять в душном лифте, где нельзя даже пошевелиться. Впрочем, нахождение в узком закрытом пространстве ещё можно вытерпеть, чего не скажешь о жутком шуме. После аварии любой громкий звук, любой грохот вызывает во мне приступ животного страха и неконтролируемой паники. Мне начинает казаться, что что-то несётся на меня и сейчас сомнёт в неопознаваемый кровавый ком, как случилось с Надей и Ильёй.
В голове полетает разговор с Русланом:
— Жаль, что нельзя слушать там музыку, — сокрушаюсь я.
— Зато ты можешь воспроизвести любую песню в голове. Просто проигрывай её и фокусируйся на словах, а не на том, что происходит.
— Нара, только не двигайся, хорошо? Иначе придётся переделывать, — вновь доносится до меня голос Любы, который кажется ватным.
— Я постараюсь, — обещаю я и делаю глубокий судорожный вздох, как если бы собиралась зайти в холодную воду.
Люба уходит и начинается кошмар. Это не бой барабанов в ушах, это крушение реактивного самолёта в двух шагах от тебя. Я зажмуриваюсь и шепчу слова песни:
— Город расколется на мириады зеркал. Рвутся в любовных пожарах петарды сердец…
Руслан оказался прав: слова любимых песен уводят меня всё дальше от шума и ужаса. Слово за словом, песня за песней — я цепляюсь за эту верёвочку и поднимаюсь на вершину. Моя вершина — это конец жуткой процедуры.
— Ну вот и всё! — Улыбается Люба, снимая с меня наушники. — Ты молодец, даже раз кнопку не нажала.
В прошлый раз паника была настолько сильной, что я жала на кнопку несколько раз, и ужас начинался снова и снова.
В боксе показывается Руслан. Он чмокает меня в щеку, помогает подняться и переносит в коляску.
— Люба сказала, что ты сегодня герой!
— Она сегодня больше, чем герой, — восклицает Люба, — Надеюсь, что не зря терпела.
— Я тоже надеюсь, — вздыхаю я.
Руслан катит меня по коридору. Ещё пара метров и мы окажемся в кабинете Валерия Евгеньевича, который сидит сейчас за столом и смотрит на свет мои снимки. Я ничего в них не понимаю, но по его выражению лица всегда могу сказать, насколько плохи или хороши дела. Сейчас я боюсь, что Русик вкатит кресло в светлый, но не очень просторный кабинет, и я увижу насупленные брови и опущенные уголки рта.
— Не переживай! Если ты почувствовала порез, то что-то поменялось в лучшую сторону, — говорит Руслан спокойно и рассудительно, поглаживая плечо большим пальцем.
— Что если я так этого хотела, что мне показалось?
— Два раза? Тогда ты научилась возвращать чувствительность силой мысли, что тоже неплохо, — шутит он, чтоб разрядить обстановку. — Всё будет хорошо, обещаю!
Мои снимки лежат у него на столе, а выражение глаз какое-то новое.
— Садитесь, ребят!
Руслан ставит коляску на тормоз и садится на стул.
— Чаю хотите? — предлагает с улыбкой.
— Да, спасибо, — соглашается Руслан.
Я кричать готова, как хочу знать результаты, но, с другой стороны, даже рада, что есть возможность потянуть время, потому что хочу ещё хоть пять минут подержать в руках надежду.
Валерий Евгеньевич ставит перед нами кружки с густо пахнущим чёрным чаем и коробку шоколадных конфет. Мы пьем молча, стараясь не переглядываться, и когда кружки пусты, он, наконец, изрекает:
— Что ж, Дотнара Дмитриевна, думаю, через месяц придётся тебя ещё раз прооперировать.
— Потому что всё плохо? — Сердце уходит в крутое пике.
— Нет! Ну что ты! Всё, наоборот, складывается по самому многообещающему сценарию.
— Что за операция? — спрашивает Руслан, судорожно сжимая мою руку.
— Раз спинной мозг начал восстанавливаться, то есть смысл его простимулировать. Мы вживим в эпидуральное пространство позвоночника планку с шестнадцатью электродами. Потом будем проводить сессии стимуляции и надеяться на лучшее. Да и вертикализировать Нару пора.
— Это опасно? — спрашивает Руслан, который сходит с ума от беспокойства, каждый раз, когда меня вводят в наркоз.
Он панически боится меня потерять. Я его понимаю. Когда папа был в реанимации, я тоже чуть с ума не сошла. Быть у больничной койки даже сложнее, чем на ней.
— Любая операция потенциально опасна, особенно в части наркоза, но Андрей Андреевич — прекрасный анестезиолог, который успел изучить все особенности Дотнары. Можете подумать, конечно, но важно сделать сейчас, пока есть импульсы, потому что в любой момент всё может пойти и по менее удачному сценарию.
— Мы согласны, — говорю я, игнорируя настороженный взгляд Руслана.
