Тимур в ней. Стоит спиной ко входу, прижимает к уху телефон, а во второй руке держит большую чашку. Наверное, с чаем — я помню, он его любит больше кофе. И желательно зелёный. Господи, сколько раз заваривала для него чай, обмирая от мысли, что он может хоть так, глоток за глотком, почувствовать мою любовь.
Сейчас он не видит меня, а я останавливаюсь в дверях, чувствуя вдруг себя самой глупой на свете. Не решаюсь сделать хоть шаг вперёд, боюсь побеспокоить такого занятого Тимура.
Вот за что я его люблю? Постоянно всех парней отшиваю, никого видеть рядом, кроме этого сухаря, не могу. Не хочу. Хотя встречались очень удачные кандидаты — приятные, влюблённые, пылкие. Готовые на многое ради меня, но в голове был и есть только Тимур, и изменить это ни разу не получилось.
Люблю за то, что он самый красивый на свете? Да нет, внешность ведь не главное.
Или за то, что сильный? Надёжный? Верный? А как он стреляет… однажды я пробралась в тир во время тренировки охранников отца. Папа попросил Тимура провести её, обучить всему своих бойцов, а я…
Я целый час, наверное, смотрела, раскрыв рот, только на Тимура. Спряталась в нише и любовалась, боясь вздохнуть. Он стрелял так, что у меня под ложечкой сладко сосало. А потом неделю видела непристойные сны, чёрт бы этого Тимура побрал!
А ещё он мастер спорта по рукопашному бою, бывший военный — сослуживец отца, — и в его силах уложить на лопатки любого, кто не вовремя сунется под руку. Господи, миллионы достоинств!
— Да-да. Я понял… машина осталась далеко. Нет, никто не видел. Ты же знаешь, у меня все ходы записаны. Валеру не присылай, я сам подъеду.
Я делаю шаг в комнату, а Тимур резко разворачивается ко мне. Рука с чашкой замирает, во взгляде мелькает что-то, что мне никак не удаётся определить. Смятение? Боже, нет. Это же Каиров! Железный человек. Какая уж тут растерянность? Тогда что?
— Кхм… Я слушаю, конечно. Прости, птичка мимо окна пролетела, задумался. Да, никому не нужно знать. Остаться? Думаешь, разумная мысль? — снова длинная пауза, за которую Тимур успевает трижды пройтись взглядом по моему слабо прикрытому телу. — Ну, если ты так считаешь. Конечно, твоя дочь и её безопасность превыше всего. Отбой.
— Это был папа?! — вскрикиваю, позабыв о том, что стою практически голая перед мужчиной своей мечты.
Но нам с папой так и не удалось попрощаться, и сейчас я очень волнуюсь. Но Тимур игнорирует мой вопрос, словно у меня не голос, а жужжание мухи, летающей над ухом.
— В ванной есть халат, — замечает, слегка наклонив вбок голову.
Смотрит на меня так, что коленки трясутся, и на каждом миллиметре кожи — огненные метки. Клейма.
— Халат сложно было не заметить, — задираю подбородок, смотрю на Тимура с вызовом и завожу руки за спину. Сплетаю пальцы в замок, перекатываюсь с пальцев на носки и изо всех сил стараюсь не потерять зрительного контакта.
Пусть видит, какая я смелая.
— Но ты выбрала полотенце.
— Оно удобнее.
Тимур подносит чашку к губам, смотрит на меня, сощурив глаза до тонких щёлочек.
— Не провоцируй меня сделать то, о чём сама же потом и пожалеешь.
— Я ни о чём не пожалею.
— Элла, я не принц из девичьих грёз.
— Я знаю.
— Найди себе парнишку, который будет тебе песни под балконом петь, цветы дарить и вот этой всей чепухой заниматься. У меня нет на это ни времени, ни желания.
— Хотела бы, давно нашла, — с вызовом, решительно.
Только эта решимость у меня и осталась. А ещё страх — очень детский, отчаянный какой-то. Удушающий. За папу, за жизнь свою привычную, за то, что никогда-никогда самый лучший мужчина не полюбит меня. Не увидит во мне женщину.
Так много страха, и от него мурашки по коже. Хочется свернуться калачиком и долго-долго плакать, но такой роскоши сейчас себе позволить не могу. Не на ту напали! Элла Протасова так просто не сдаётся и не раскисает.
— Зря, что не нашла, — как приговор, с которым мне отчаянно не хочется мириться. — Придумала себе любовь и веришь в неё. Не надо, Элла, потом хуже будет.
— Спасибо за совет, Тимур Русланович, но я взрослая и сама разберусь, что мне делать и в кого влюбляться.
— Глупый маленький цветочек, — вздыхает и сжимает пальцами переносицу. — Иди, Элла… оденься. Твоя комната на втором этаже, первая справа.
С громким стуком Тимур ставит чашку на мойку и быстро выходит из комнаты.
3 глава
Даже спустя несколько минут в моих ушах стоит грохот. Надо же, псих какой! Чуть чашку на разбил. А она, между прочим, красивая, очень самому Тимуру подходящая: большая, глянцево-чёрная, без намёка на какие-то цветочки или вензельки.
— А посуду кто мыть будет? — кричу, чтоб не расплакаться. — Думаешь, рабынюшку себе нашёл?
Но в ответ стремительно растворяющийся в тишине дома звук шагов. Похоже, своим уходом Каиров дал понять, в каком месте он видел меня, приставучую муху, вместе с её любовью.
— Ну и вали. Сухарь!
И снова мой возглас остаётся без ответной реакции, а я со вздохом всё-таки мою проклятую чашку. Рассматриваю её, чистую, кручу в руках, словно на её угольных боках могут быть написаны хоть какие-то ответы.
Моргаю часто-часто, убираю чашку в сушку и упираюсь руками в край кухонного островка. Папа-папа, что же будет со всеми нами? Что ты наделал? Зачем тебе эта власть сдалась? Хорошо же жили.
Шмыгаю носом, мотаю головой и, оттолкнувшись от островка, подхожу к большому окну, за которым Тимур. Он стоит у разлапистого смотродинового куста и снова с кем-то общается по телефону. Рядом припаркована незнакомая мне иномарка — угольно-чёрная, внушительная, а Тимур, не прекращая разговора, машинально покручивает связку ключей на пальце.
Ну и катись. Уезжай и никогда больше не появляйся! И папе скажу, что сама справлюсь. Просто не буду высовываться, никуда не выйду из дома и никому не создам ни единой проблемы. Но пусть Тимура избавят от этой жуткой повинности — сторожить меня. Я же видела, как он отреагировал на папину просьбу. В его выражении лица было столько недовольства, обречённости, а в глазах — глухого раздражения…
Не нужно этого всего. Сама справлюсь. Даже если с голоду буду умирать, справлюсь.
Вспоминаю, что меня оставили без средств связи, отобрали то единственное, что сближало с внешним миром, с моей привычной жизнью. Тошно. Страшно. Словно в воду кинули и держат голову, чтобы не всплыла.
Тимур кладёт в рот сочную ягоду, а я сглатываю слюну. Чёрт, ну почему ты такой… красивый и холодный. Безразличный.
Сбрасываю с себя полотенце. Тимур всё равно не смотрит на меня — решает свои важные вопросы, — а мне становится невыносимо жарко. Душно. Тревожно. Я не для того разделась, чтобы соблазнить неприступную крепость. Просто так вышло.
Но именно в этот момент Каиров смотрит на меня. Прямо в глаза. Его рука с очередной красной ягодой замирает в воздухе, а лицо превращается в чёртову ледяную маску. Челюсти каменеют, и лишь кадык выразительно пару раз движется вверх-вниз.
Тимур просто смотрит, а мне мерещится, что его холодные пальцы снова на моей коже творят произвол.
Не знаю, откуда во мне берётся эта бесшабашность. Откуда вообще её в себе нахожу? Но я приближаюсь к стеклу, вглядываюсь в чёрные глаза, впивающиеся в мою кожу острыми иглами. Я знаю, что красивая — никогда в этом не сомневалась. А ещё у меня красивая грудь и прямо сейчас Тимур видит её.
Я целую стекло. Просто касаюсь его губами, оставляю на нём мутный след своего дыхания и губ. Жаль, мои губы не окрашены красным — был бы кадр из старого нуарного детектива: помада на стекле. Красотища! Но и так сгодится.
Подмигиваю, действуя скорее на каких-то глубинных инстинктах. Слушаю свой внутренний голос, хотя никогда раньше к нему не прислушивалась. Рядом с Тимуром все эти годы я была тише воды, ниже травы, незаметной, влюблённой. Он часто приезжал к отцу. Они решали какие-то вопросы, попутно вспоминая боевое прошлое, а я подносила им чай, и Каиров всякий раз мазал по мне пустым взглядом и молчал. Лишь однажды нам удалось поговорить, и именно в тот момент поняла, что пропала окончательно и бесповоротно.
