посмотришь. Не понравится — уйдешь. Или переведешься на свою автоматику. Там тоже есть, я все узнала. Только учти, надо будет сразу устроиться на работу на базовое предприятие. Кстати, тебе даже не придется ездить на Юго-Запад, обучение прямо на производстве. Это я встретила дядю Лешу, ну, Наташиного папу, он на этом предприятии военпредом работает. Наташа тоже не поступила, физику завалила, и он ее туда устраивает. Согласишься, и тебя устроит тоже. И учиться вместе будете.
— С дядей Лешей?
— Да нет же! С Наташей!.. И не умничай, пожалуйста, — добавила она с угрозой в голосе.
По прошлому своему длительному опыту я знала, что маму переспорить невозможно. Сначала она начинала кричать, потом — плакать, потом — дико вращать побагровевшими от слез глазами. Последним и главным козырем было торжественное обещание вот сейчас пойти и броситься под электричку. А когда до железной дороги от дома — две минуты ходьбы, это обещание, так или иначе, принимает некую зловещую окраску, особенно если повторять его не реже чем раз в две недели. Так что выбора у меня не было никакого. И еще я подумала: возможно, это не так уж плохо, возможно, я действительно смогу через год перевестись куда захочу. И я согласилась.
Базовым предприятием оказался один из крупных московских заводов, «почтовых ящиков». Он был сверхзакрыт и сверхсекретен, и конец лета ушел у меня на заполнение многочисленных анкет и многочисленные же беседы с разношерстными представителями отдела кадров'. Суровые мужчины и не менее суровые женщины вели со мной вкрадчивые разговоры о политике партии и о верности своему Отечеству, ненавязчиво пытаясь выяснить, нет ли у меня родственников за границей, смотрели прямо перед собой решительными каменными глазами, а к концу месяца дали подписать пачку бумаг о невыезде и неразглашении и сказали, что на работу я должна выйти 1 сентября ровно в восемь часов. Слова «ровно в восемь» были особо выделены интонацией. Значение этой интонации я поняла уже потом, когда впервые опоздала на работу на полторы минуты (из-за проблем с электричкой) и габаритная седая вахтерша не хотела впустить меня на территорию без предварительного распоряжения начальника нашего цеха номер два. В результате на работу мне удалось прорваться минут через тридцать-сорок, а все время до обеда ушло на составление объяснительной записки и на подпись сего документа поочередно у комсорга, мастера, бригадира и так далее до все того же начальника цеха.
Кажется, мы работали на флот. Но я не уверена. Модули и блоки, которые мы собирали (я случайно стала ученицей радиомонтажницы), размером от спичечной коробки до холодильника марки «ЗИЛ», не давали мне никакого представления о том, где и как их можно применить впоследствии. Платили на «ящике» хорошо, оказалось, что я попала на блатное место и сразу начала зарабатывать в полтора раза больше матери. А вот молодежи в нашем цеху практически не было, если не считать группы практикантов — двадцати расхлябанных пэтэушников, которые шумными стайками бродили по коридорам, нарочито громко рассказывали друг другу сальные анекдотцы, с удовольствием употребляя для связки слов вводное «бля», а больше ровным счетом ничего не делали.
Мне было семнадцать, как молодежь мной воспринимались лица не старше двадцати трех, и в этот возрастной промежуток вписывался только один-единственный паренек из пятнадцати членов нашей бригады. Его звали Миша Кубрик, и даже дальним родственником Стэнли Кубрика он не являлся. Он рассказывал, что эта странная фамилия досталась ему по наследству от деда-революционера, который в семнадцатом году распространял листовки среди матросов. А еще он был троюродным племянником старшего мастера. На завод он попал точно так же, как и я; дядя-мастер сманил его на работу возможностью без лишних усилий получить корку о высшем образовании. Мише было двадцать два, его возраст приближался к верхнему краю отмеченной мной границы; он был женат и имел очаровательную трехлетнюю дочку Аленушку, а посему казался мне недостижимо мудрым и опытным.
Миша научил меня правильно пользоваться паяльником, воскресил из мертвых мой сломанный магнитофон «Электроника-302»; с легкостью, для меня фантастической, подобрал пару песен группы «Аквариум», даже не прибегая к помощи инструмента (просто послушал запись и в струночку записал аккорды; при проверке они оказались правильными), и к концу первого месяца работы заслужил этими маленькими подвигами мое абсолютное уважение.
Кубрик был действительно очень умным парнем, это чувствовалось особенно остро на фоне остальных наших заводских мужиков, людей, как правило, сильно пьющих и ограниченных. Непонятно было, пьют ли они оттого, что ограниченны, или ограниченны оттого, что пьют. По утрам они сидели за своими рабочими столами тихо-тихо, как мыши, смотрели вокруг стеклянными глазами и не выпускали из рук паяльников, но уже после первой пары перекуров (семиминутные перекуры на заводе проводились официально, по звонку, в начале каждого часа) заметно веселели, кивали друг другу красно-синими носами, громко и отрывочно похохатывая каким-то своим глубинным мыслям. Так что мы с Кубриком сразу обособились и оторвались от коллектива — сидели по соседству за самыми дальними столами, обсуждали будущую учебу и наблюдали исподтишка за характерными повадками наших сорока-пятидесятилетних «синяков».
Работать с Мишкой было приятно, рассказчик он был великолепный и к тому же никогда не повторял одной и той же истории дважды. Он был начитан, у него была прекрасная домашняя библиотека, из которой всегда позволялось стрельнуть нужную редкую книгу. И мне стало даже нравиться на заводе. Первоначальный шок от соседства такого большого количества хронических алкоголиков прошел, и я снова стала думать, что, может быть, все не так уж и плохо складывается. Не терпелось скорее начать учебу, познакомиться с остальными однокурсниками, которых, по слухам, должно было быть человек семьдесят-восемьдесят. Я очень надеялась, что учиться будет гораздо веселее, чем работать.
А за три дня до начала учебы к нам забежал со второго этажа наш комсорг Володя Гусев со словами: «Ну что, студенты, радуйтесь, в вашем полку прибыло — пополнение в бригаде Барышниковой!» — загадочно ухмыльнулся и снова умчался куда-то по своим общественным делам. Во время первого же перекура в проеме между двумя стеклянными дверями материализовался мальчик, и сразу стало понятно, чему так загадочно ухмылялся, убегая, комсорг Гусев.
Мальчик стоял в дверях и озирался вокруг.
Непропорционально большая яйцевидная голова легко поворачивалась на тоненькой белой шее, голубые, почти прозрачные, наивные-пренаивные глаза были раскрыты широко и удивленно. Синий, аккуратненько отглаженный рабочий халатик свисал с худеньких плеч мешковато и не доходил ему даже до колен, так как рост мальчика составлял, наверное, метра два; полупрозрачные пальцы
