нервно проворачивали туда-сюда кусачки. Светло-пепельные волосы новичка были острижены совсем коротко и от этого стояли вертикальной щетиной; щеки покрывал почти багровый румянец. На вид ему можно было дать лет пятнадцать-шестнадцать, не больше.
— Добрый день! — вежливо сказал мальчик неожиданно приятным баритоном и пошел по направлению к нашим столам, приветливо улыбаясь.
Кубрик за моей спиной тихонько хрюкнул в кулак. Мне стало за него неловко, я смутилась и покраснела.
— Давайте знакомиться. Слава, — сказал мальчик и протянул Кубрику руку.
Занятия в институте начались первого октября. Группа подобралась разношерстная и разновозрастная. Были в ней совсем взрослые мужчины и женщины, за тридцать, серьезные семейные люди: женщины приходили на занятия с авоськами, полными картошки и помидоров, мужчины отсаживались на «Камчатку», расписывали «пулю» или мир, но засыпали. Но большинство составляли все-таки бывшие школьники вроде нас с Наташей, провалившие экзамены в самые разные институты и отправленные сюда учиться родителями или знакомыми родителей — сотрудниками завода. В основном все студенты попали на работу в конструкторские бюро или архивы, под присмотр к мамам и папам. Наташа моя, например, сделалась у папы секретаршей. Так что в цехе номер два нас оставалось по-прежнему трое: я, Слава и Кубрик.
Поначалу мы со Славой друг на друга вообще никакого внимания не обращали. Здоровались, конечно, но не более того. Но однажды грянула проверочная контрольная по математике. Все студенты склонили головы над тетрадями и лихорадочно что-то рассчитывали, на небольшое количество калькуляторов организовалась очередь, в аудитории звучал громкий равномерный шепот, и аккуратно свернутые листки в клеточку перелетали с парты на парту.
Слава сидел сзади меня и, видимо, страдал. В его тетради не было написано ничего, кроме задания. Он нервно грыз шариковую ручку и своим отрешенным полупрозрачным взглядом упирался в потолок. Щеки багровели много сильнее обычного. Я оглядела эту странную, грустную фигуру — мне стало отчего-то безумно его жаль. А потом, слишком уж легко мне было помочь его горю: он сидел за мной, следовательно, и варианты задания у нас были одинаковые. Поскольку все мои расчеты были уже окончены и все желающие списать у меня уже списали, то мне ничего не стоило за оставшиеся полчаса сделать для Славы копию.
Я потихоньку положила перед ним лист бумаги с решениями, свернутый вчетверо. Он развернул, начал читать, на лице забрезжила благодарная улыбка. Наверное, если бы он был собакой, то сейчас изо всех сил вилял бы хвостом и хвост бы громко бился о ножку стула. Потом он переложил изрядно изгрызенную ручку в правую руку и начал быстро-быстро переписывать; по строчкам неровно запрыгали меленькие округлые буквы.
Отзвенел звонок, студенты стали шумно выбираться в коридор. Учились мы уже пятую неделю, и за это время у нас составилась компания человек из пятнадцати. Слава, кстати, как и моя Наташа, в эту компанию не вписался. Обычно он держался особняком, в перерывах отсаживался куда-нибудь в дальний угол и погружался в чтение очередной книги из серии зарубежной фантастики, которая только начала появляться тогда в свободной продаже. «Наши» косились на него с недоверием, посмеивались. Выглядел он и правда забавно, а когда начинал говорить, то делал это громко и восторженно, что всегда вызывало хихиканье за его спиной.
Мы стояли в коридоре и, перебивая друг друга, обсуждали только что прошедшую контрольную, сверяли ответы, спорили. Лора, сочная крашеная блондинка, обещала Кубрику бутылку, если получит с его помощью оценку выше трояка. Зайка, получивший свое прозвище за то, что довольно сильно заикался, пытался позвать всех выпить пива, но его не слушали, так как в силу дефекта речи говорил он очень медленно и непонятно. Все мы чувствовали облегчение, настроение наше с каждой минутой улучшалось.
Сквозь толпу, перегородившую всю середину неширокого коридора, ко мне, по обыкновению громко и восторженно говоря что-то, пробирался Слава, но что именно он говорил, за общим шумом слышно не было. Потом ему все же удалось протиснуться ко мне почти вплотную, и он начал шумно выражать свою крайнюю благодарность.
— Ой да ладно, не за что, — отмахивалась я, но он все говорил и говорил что-то на тему: да что бы я без тебя делал, да я в математике дуб дубом, да ты меня просто спасла, да я не знаю, как тебя теперь благодарить, и т. д. и т. п. По мере продолжения этой тирады громкость его голоса все повышалась и повышалась.
Друзья-однокурсники стали в нашу сторону оборачиваться и прислушиваться с интересом. Кубрик в паре метров от меня заулыбался гаденько и многозначительно, а Лора что-то со смехом зашептала ему на ухо. Скоро почти все молчали и слушали Славино соло. Я почувствовала себя полнейшей идиоткой, щеки и уши мои начинали гореть. А еще я проклинала все на свете за свою неуместную отзывчивость, из-за которой неожиданно стала посмешищем всей группы. Обычно в подобных ситуациях взрослые люди ведут себя проще, не глазеют и, уж конечно, не ощущают никакой неловкости, но в семнадцать лет это непосильный удар по самолюбию. И во мне шевельнулся червячок раздражения на Славу: на его нелепое поведение и на его нелепый вид.
Наконец куча начала рассасываться, ребята потянулись в сторону выхода. Двинулась и я, а Слава пошел за мной, чуть сзади, и все еще выражал благодарность.
На улице ощутимо моросило.
Я полезла в сумку, но зонтика не обнаружила. А ведь утром он совершенно точно был, я же с ним и выходила из дому. Потом вспомнила: черт, я же оставила его на работе, поставила в уголок за сейфы, сушиться, и оставила.
Пока я по инерции рылась в сумке и вспоминала, куда мой зонт мог подеваться, про Славу почти забыла. Оторвал меня от сих безнадежных поисков громкий хлопок над правым ухом. Надо мой закачался черный купол, а под этим куполом радостно улыбался Слава. Я вопросительно подняла глаза, и он галантно подставил мне левый локоть.
За прошедшие несколько минут основная масса народу уже отправилась в сторону метро, а поэтому выбор у меня был нехитрый: пересилить себя и взяться за подставленный локоть или промокнуть. «Ну ладно, — подумала я, — до метро идти всего-то минут шесть-семь, потерплю как-нибудь». Уже начинался ноябрь, было холодно, и промокнуть не хотелось совершенно.
* * *
Мы со Славой завершали всеобщее шествие. Я, со своим немаленьким ростом, едва доходила ему до плеча, и ему пришлось наклониться. Он что-то дружелюбно рассказывал, должно быть, что-нибудь веселое, потому что временами начинал смеяться.
