Черт. Нет. Я не буду об этом думать.
Но в голове, как назло, слышу его вопрос:
Я хочу увидеть тебя еще раз. Где и когда мы можем нормально поговорить?
Зачем ему это? Ведь он вряд ли приехал сюда за тем, чтобы найти меня и поговорить спустя несколько лет.
И что делать мне? Должна ли я ему рассказать, какие после той ночи остались последствия? Должна ли рассказать, что у него есть сын?
Голова пухнет от кучи вопросов, на которые у меня нет ответов.
Но главный из них: действительно ли я не хочу еще одной встречи с ним?
В клубе я отказала ему не задумываясь.
Но сейчас, положа руку на беспокойное сердце, понимаю, что мой ответ имеет погрешность размером с океан.
Ведь если бы мне было плевать на этого человека, я бы не сходила с ума, каждый раз замечая сходство Кира с его отцом.
Что ж. Я подошла к своему самому любимому вопросу.
Как бы все обернулось, прости я его тогда?
В груди давит от воспоминаний о нашей встрече почти трехлетней давности.
— Не гони, Алис. Мне хуево пиздец.
— Я все объясню…
— Успокойся. Я уйду. Только дай мне сказать…
Я прикрываю глаза и медленно выдыхаю. В горле образуется ком и причиняет боль. А потом эмоции разбегаются по углам, как трусливые зайцы, от громкого входящего звонка.
Сынок тоже реагирует и бежит к моему телефону, добирается до него и начинает шлепать по экрану ладонями.
— Кирюша, дай мне, пожалуйста, телефон.
Он поворачивает голову в мою сторону, затем хватает смартфон и с шаловливой улыбкой шлепает босиком ко мне, издавая озорные звуки.
Я забираю телефон прежде, чем Кирюша успевает запихнуть его себе в рот.
А когда вижу на экране имя «Горгона», внутри все леденеет.
Я быстро сажусь и, нервно зачесав пальцами волосы назад, отвечаю со всей любезностью:
— Да, Жанна Александровна.
— Тебя ждет Владимир Викторович, — в ее тоне не то что нет намека на любезность, я слышу в нем отвращение.
Прочищаю горло
— С-сейчас?
На другом конце раздается раздраженный вздох.
— Самойлова, у тебя какие-то трудности со слухом? Или я невнятно выражаюсь?
— Нет, просто… — я встаю и рассеянно убираю прядь волос за ухо. — Я не могу сейчас. Мне не с кем оставить ребенка.
— Это твои проблемы.
И скидывает.
Я прикрываю глаза и мысленно стону: «Сука».
Глава 4
Владимир Викторович монотонно стучит элитной ручкой по столу, молча сверля взглядом Кирюшу, сидящего на моих коленях.
Ну как сидящего: Кирюша то и дело порывается потянуться за какой-нибудь, по его мнению, безделушкой, но я каждый раз пресекаю это.
Потому что все, что находится в этом кабинете, баснословно дорогое, чтобы я могла позволить своему сыну побаловаться здесь.
Мне вообще не стоило приходить сюда с ребенком.
Я должна была это понять еще на этапе одевания подгузника, что равносильно борьбе с ослиным упрямством, которого слишком много в таком маленьком человечке.
Потом мой сын испытал мои нервы, закатив истерику и решив, что он должен одеться сам, а позднее — в метро, которого он очень испугался.
Обычно мы передвигаемся на автобусах или трамваях. Но сегодня такая жара, что я даже не рискнула соваться в наземныйтранспорт.
И вот я здесь.
При очередной попытке Кира забраться на стол моего пока еще директора, я усаживаю сына обратно и подбрасываю его на коленке для отвлечения внимания.
Но он успевает сделать свое дело. Я неловко улыбаюсь и вытираю накапавшие слюни со стола салфеткой.
Владимир Викторович прочищает горло и подается вперед.
Теперь он держит ручку двумя руками и немного раздраженно покручивает ее длинными пальцами.
— Занятное создание, — сухо подытоживает он.
Его слова прилетают в меня подобно плевку, хоть и сказаны были с улыбочкой. Но это не та улыбочка, на которую непроизвольно отвечаешь взаимностью. Нет, наоборот хочется как можно скорее сбежать отсюда.
— Извините, — я перехватываю сына поудобней и начинаю активней подкидывать его на коленке. — Мне не с кем было оставить ребенка.
— Я предпочел бы поговорить без нежных ушек. Ну да ладно. Навряд ли он что-то поймет.
Тяжело сглатываю: его слова не предвещают ничего хорошего от этой беседы.
— Итак, может, начнем с того, что ты расскажешь мне обо всем, что произошло в твою вчерашнюю смену?
— Мама-ська! — Кирилл хватает мое лицо обслюнявленными руками и хлопает по щекам. — Котю омомо.
Я одариваю сына улыбкой и снова пытаюсь усадить, бормоча ему на ушко:
— Подожди, Кирюш. Дай маме поговорить.
Затем возвращаю взгляд к директору, лицо которого выглядит так, что к горлу подкатывает ком тошноты.
— Я понимаю, почему я здесь, Владимир Викторович. Но, уверяю вас, то, что произошло — чистая случайность.
Он насмешливо выгибает бровь.
— М-да? Ты действительно так считаешь?
— Я пролила коктейли на платье той девушки, — мой голос дрожит. — Я… Я признаю это. Но сделала это не специально! Клянусь!
Кирюша высовывает язык и начинает издавать звуки, которые напоминают те, что издает движок «Жигулей».
Владимир Викторович гримасничает, затем продолжает диктаторским тоном:
— Ты понимаешь, какого уровня мое заведение? Безрукие официантки не должны здесь работать.
— Этого больше не повторится! Поверьте мне, Владимир Викторович!
— Что именно не повторится? Твоя безалаберность или тупость?
Я вздрагиваю, как от пощечины, и сильнее сжимаю сына в руках.
— Ты работаешь в сфере обслуживания. Улавливаешь? Сфера. Обслуживания. — Он говорит со мной действительно как с тупым созданием. А потом его тон ожесточается: — Так какого черта ты устроила вчера в моем клубе?
Кирюша тут же разворачивается и, запищав, прячется у меня на груди.
Я поднимаюсь на ноги, чтобы перехватить сына и успокоить, укачивая.
— Он распускал руки, — цежу сквозь зубы, теснее прижимая сына к себе. — Я не против обслуживания, но против, чтобы мое тело кто-то трогал.
Владимир Викторович усмехается и откидывается на спинку стула.
— Такие люди, как Арзамов, могут выебать тебя, и ты примешь каждый сантиметр его члена с улыбочкой.
Внутри меня пузырится гнев, и я с трудом проглатываю слова, которые этот мерзкий ублюдок заслуживает.
— Я устраивалась на должность официантки, а не… — прикрываю сыну ушки, одно — ладонью, другое — прижимая к своей груди, и шиплю: — …шлюхи!
— Всегда есть исключение, дорогая. Для таких людей мы все — шлюхи. И для этого не обязательно трахаться с ними.
Гнев просачивается сквозь поры, но я не позволяю ему проникнуть в кровь и вскипятить ее, потому что дерзить сейчас этому человеку равносильно оскорблять палача, когда твоя голова уже на гильотине.
— Я возмещу ущерб. Мы ведь можем договориться, чтобы пару месяцев мне выплачивали только половину зарплаты? Плюс чаевые. Думаю… — я втягиваю носом воздух, пытаясь успокоиться, но так сильно нервничаю, качая на руках сына, что он, видимо, чувствует и сильнее прижимается к моей груди. — Я думаю, смогу рассчитаться с вами, Владимир Викторович. Могу взять подработку уборщицей или посудомойкой. Я…
— Видишь ли, — он цинично прерывает мой словесный поток. — Помимо того, что ты испортила дорогое платье, разбила посуду и сломала стол…
— Я не…
— Это произошло по твоей вине! — повышает он тон, вскакивая из-за стола. — Если бы ты не строила из себя целку, а сработала профессионально, все бы остались довольны! А теперь в высших кругах нашего города мой клуб поливают помоями! И все из-за какой-то идиотки с принципами!
Он выдыхает и, одернув пиджак, нервно зачесывает пальцами волосы назад. Затем возвращается в кресло и продолжает спокойнее.
— Есть люди, с которыми нельзя допускать ошибок, Самойлова. И Арзамов в золотой тройке этих людей. — Директор откидывается на спинку и небрежно вскидывает ладонь. — Мне жаль, Самойлова, у тебя милая мордашка, но мы вынуждены с тобой попрощаться.
