— Почему бы тебе не научить их чему-нибудь стоящему? — спросила Эванджелина. — Завтра нам уезжать, и весь год нас меньше всего будет волновать, как выжить в лесу.
На этот раз раздражение одержало верх над доброжелательностью, и Лили сказала:
— Думаю, что тебе стоит обратить внимание на то, что мы делаем. Это пригодится тебе больше, чем кому бы то ни было. — В ее голосе слышался вызов.
Эванджелина бросила на нее недоуменный взгляд:
— Это почему же?
— Потому, что твой отец завтра не приедет. Ты остаешься здесь, — победоносно произнесла Лили.
Ни один мускул в лице Эванджелины не дрогнул. Оно казалось высеченным из камня. В глазах не было ни тени злости, а в голосе — ни нотки расстройства.
— Знаю, — небрежно соврала она, откидывая набок длинные волосы цвета меда и глядя сверху на Лили, как архангел с неба. Она решила ни за что не выдавать себя. — Просто я не хотела, чтобы другие чувствовали себя неловко из-за того, что их родителям не по карману оставить их на вторую смену.
Самообладание этой девочки поразило Лили. Никогда она не сталкивалась с таким безупречным самоконтролем.
Ким запихнула в рюкзак электрический фонарь и обернулась к Эванджелине:
— Ты просто дерьмо! И мне не стыдно говорить это в присутствии воспитательницы. Я знаю, что не полагается так выражаться, но вы должны простеть меня, мисс Митчелл. — Она снова взглянула на Эванджелину. — Все вешала нам лапшу на уши про то, какой у тебя замечательный папочка. Обращается с тобой как с принцессой. Так вот, знаешь? Может, ты с ним и правда очень счастлива, но я бы ни за что не променяла своего отца даже на все бриллианты «Тиффани». Пусть он не такой богатый, как твой, но он по крайней мере хочет, чтобы я скорее вернулась домой, и мама тоже. Он не старается спихнуть меня чужим людям! — Ким оттолкнула рюкзак в сторону и вылетела из комнаты, хлопнув дверью.
Сэнди и Эми тоже перестали укладываться.
— Она правильно говорит, — сказала Сэнди и вышла вслед за не проронившей ни слова, но явно недовольной Эми.
Лили продолжала наблюдать за Эванджелиной, которая не отрываясь смотрела на дверь. Какая необыкновенная выдержка! Если бы кто-нибудь из се приятелей сказал ей что-то подобное, она бы разозлилась и наговорила такого, что ей навсегда запретили бы работать воспитательницей.
Так продолжалось до тех пор, пока Эванджелина не подняла руку, чтобы поправить волосы, и тогда Лили заметила, как дрожат ее руки. Внезапно она почувствовала острую жалость к этой девочке, не знавшей, кому верить, кого любить и как заводить друзей. Лили решила, что должна помочь ей.
— И сколько их было?
— Чего сколько? — недоверчиво огрызнулась Эванджелина.
— Лагерей. Сколько было лагерей и сколько лет подряд твой отец отправляет тебя туда, вместо того чтобы провести лето с тобой?
— Мой папочка…
— Хватит тебе! — воскликнула Лили громко. — Отвечай что спрашивают.
Эванджелина не сводила с нее глаз.
— Уйди.
Лили отрицательно покачала головой.
— Не забудь, что мне платят за то, чтобы я составляла вам компанию. Пора привыкнуть. Так сколько?
Эванджелина моргнула, и Лили заметила в уголке ее глаза крохотную слезинку, которая, однако, тут же высохла.
«Вот это воля!» — подумала про себя Лили.
— Столько, что я со счета сбилась. — Девочка на секунду задумалась. — Папочка может себе позволить отправлять меня в самые лучшие.
— Не сомневаюсь. И сколько тебе было, когда ты первый раз поехала в лагерь?
— Три. Сразу после того, как мать сбежала.
— Так ты почти не знаешь своей матери?
— Знаю вполне достаточно. Папочка сказал мне, что она шлюха. Я ее ненавижу.
— Наверно, ты многих ненавидишь, Эванджелина. Мать — за то, что она бросила тебя, отца — за то, что не хочет уделять тебе внимание. Если бы со мной так обошлись, я бы чувствовала то же самое. Но мне кажется, что ты и себя ненавидишь, и тут я тебя не понимаю. А знаешь почему? Потому что ты — это то, что ты сама умеешь. Будет хорошо, если ты усвоишь здесь хотя бы этот урок. Ты должна научиться паковать собственный багаж, Эванджелина. — Лили указала на брошенные рюкзаки. — Этому я учу девочек. Собирать свои вещи. Ты должна думать о своей жизни, а не о жизни матери или отца.
Лили подошла к двери и открыла ее. Не оборачиваясь назад, она сказала:
— Если я тебе понадоблюсь, я здесь.
Она тихо прикрыла за собой дверь, но так и не услышала сдавленных рыданий Эванджелины.
Зейн лежал на земле, ощущая на себе тяжесть обнаженного тела Лили. Он ласкал губами ее сосок, то сдавливая его, то отпуская. Потом, оставив его, принялся за другой. Обхватив руками ее округлые бедра, он с силой прижал их к себе. Потом поднял руки и, погладив Лили по голове, поцеловал ее в губы.
— Лили, ты меня с ума сводишь. Я так хочу тебя! — простонал он и провел языком по гладкой и нежной поверхности ее рта.
— И я хочу тебя, — прошептала она. — Пожалуйста, не заставляй меня больше ждать.
Лили просунула руку и дернула застежку его голубых джинсов. Ее рука скользнула внутрь. На какое-то мгновение она даже испугалась — таким большим и твердым оказалось то, что там было. Сотни раз, когда Зейн прижимал ее к себе, она чувствовала животом его напряжение, но никогда прежде не прикасалась к этой тверди рукой. Ощущение показалось ей самым восхитительным и волнующим. Лили нравились низкие, животные звуки, перекатывавшиеся у него в горле, и то, что он почти лишался рассудка, когда ее рука скользила вверх и вниз. Лили заметила, что, когда она касается подушечками пальцев его кончика, все тело Зейна конвульсивно вздрагивало и на лбу у него выступал пот. Чувство собственной власти над ним только усилило ее желание.
— О Боже, Лили! — простонал он. — Я не хочу, чтобы это случилось здесь.
— Но ведь это самое лучшее место, Зейн. Здесь, где нас никто не видит. Только звезды и Бог, — шептала она. — Пожалуйста, Зейн, я хочу узнать это… почувствовать тебя.
Зейн положил Лили на спину, и ее волосы легли на землю густым темным покрывалом. Он быстро стянул джинсы — последнее, что их разделяло.
Глядя в ее фиалковые глаза, Зейн с удивлением понял, что больше не боится стать их пленником. Подушечкой большого пальца он нежно провел по краю ее сердцевидного лица.
— Я боюсь сделать тебе больно. Первый раз ведь бывает больно.
— Так вот что тебя удерживает.
— Да, — благоговейно прошептал он. — Я слишком люблю тебя и никогда не смогу причинить тебе боль.
— Зейн, я не боюсь этого. По-моему, гораздо страшнее, если мы этого не сделаем. Вдруг я проживу жизнь и так и не узнаю, как это могло быть здесь, сейчас.
