Без тени удивления я скольжу отстраненным взглядом по пустым стульям, фиксирую отсутствие отца и старших Шиловых и не без сожаления откладываю объяснения, пока все причастные не соберутся за столом.
– Ты с тренировки?
Поджав губы, спрашивает мать, листая меню, пока я игнорирую отставленное для меня Кириллом кресло и сажусь напротив него, напрашиваясь еще на один поток порицания.
– Нет.
Бросаю сухо и утыкаюсь в меню, наслаждаясь всеобщим напряжением, которое огибает меня и скатывается, не оставляя и следа. Я больше не выпитая до дна девочка и не безвольная кукла, готовая пойти у других на поводу.
– Но Слава…
Нарочито брезгливо роняет женщина, давно переставшая быть мне родной, и явно готовится высказать все о моей неподходящей одежде, толстовке, одолженной с чужого плеча, собранных в небрежный хвост волосах и отсутствию приличного макияжа. Только вот рядом с ее тарелкой на стол ложится рекламный буклет с живописными видами райского острова и заставляет ее восторженно открывать рот и забыть обо всем, кроме лазурной воды и белого песка.
– А я нам со Славой тур на Мальдивы купил.
Глава 35
Слава
Я безучастно перелистываю глянцевые страницы и давлюсь беззвучным смехом, постепенно перерастающим в форменную истерику, от которой слезы выступают на глазах и ощутимо колет под ребрами. И мама, и Шилов так глубоко погрязли в своем идеальном выдуманном мирке, что не видят, как он весь идет трещинами и грозит превратиться в мелкое крошево от любого моего неосторожного движения.
Они с неуемным энтузиазмом обсуждают достоинства модного курорта, планируют нашу с Кириллом фотосессию и не замечают, как я выуживаю из широких карманов толстовки телефон и посылаю вызов как всегда задержавшемуся на работе отцу.
– Привет, па. Опаздываешь? Да, ничего страшного. Можешь уже не приезжать, – я беспечно болтаю под столом ногами и разве что не жмурюсь от удовольствия в предвкушении того, что собираюсь озвучить. – Почему? Потому что совместного ужина не будет. И свадьбы тоже… не будет.
На пару мгновений на том конце провода наступает кромешная тишина, отчего взволнованные мурашки устремляются вдоль позвоночника, а потом отец засыпает меня десятками вопросов, на которые я обещаю ответить чуть позже. Потому что сейчас на меня устремлены две пары ошеломленных глаз, два рта раскрылись в изумленном «о», и я-таки стала звездой этого вечера.
– Нет, вам не послышалось. Свадьбы не будет, – повторяю заставляющую меня взмывать вверх к облакам фразу с маниакальной настойчивостью и категорически отказываюсь испытывать муки совести. Улыбаюсь, как будто выиграла в лотерею миллион, и хочу кричать от накрывшей меня с головой эйфории.
На сердце легко, как будто его освободили от тяжелых цепей. В голове ясно, как не было давным-давно. А на кончиках пальцев плещется такое опьяняющее счастье, что хочется скакать вприпрыжку и танцевать дикие танцы.
– Слава, ты в своем уме? – скривившись, как от тонны лимонов, сипит Шилов и до побелевших костяшек вцепляется в наши путевки, заставляя меня вздернуть бровь.
– Нет! – хохочу громко, пугая проходящую мимо девушку в малиновом жакете с тойтерьером подмышкой, поднимаюсь из-за стола, опрокинув стул, и не подозреваю, что стихийные бедствия в моем исполнении только начинаются.
Я нагло игнорю несущееся вслед «Станислава, вернись!», ускоряю шаг и становлюсь айсбергом для официанта, пытающегося доставить кремовый торт на неудобном маленьком подносе из пункта А в пункт Б. И все бы ничего, только в этот злополучный момент в помещении материализуется Шилов-старший, и шедевр кондитерского искусства приземляется ему аккурат на лоб.
Спасибо, оваций не надо. Громов, ты можешь мной гордиться.
Я быстро оцениваю масштаб случившейся катастрофы и, испытав чувство дежавю, вываливаюсь на лестницу, чтобы там столкнуться с Еленой Евгеньевной, облаченной в длинное платье цвета бургунди. И мне бы набрать в рот воды и пройти молча, опустив в пол глаза, но сейчас я уже не Стася Аверина, а граната с сорванной чекой.
– Надеюсь, аванс в ресторан вы еще не перечислили.
Бросаю холодной, как глыба льда, женщине прямо в лицо и скатываюсь вниз. Миную распашные двери, бреду по оживленному проспекту и останавливаюсь, широко раскинув руки. Смеюсь звонко, заливисто, жадно и не сомневаюсь, что теперь все точно правильно. У меня может ничего не получиться с Тимуром, быть может, я снова буду подыхать, если мы расстанемся, но принуждать себя к обреченному заранее союзу я точно не стану.
Какое-то время я просто гуляю по кажущимся невероятно красивыми в ослепительных лучах солнца улочкам, заглядываю в одевшийся в свежую зелень парк и покупаю розовую сахарную вату, погружаясь в полуистертые воспоминания из далекого детства, когда папа катал меня на своей шее и каждый раз покупал это воздушное лакомство, когда мы выбирались на выходные семье.
И эти уютные мягкие картинки заставляют меня развернуться на сто восемьдесят градусов и направиться в сторону родительского дома, чтобы извиниться за собственную вспыльчивость и неуравновешенность и объяснить причины принятого решения.
– Крутая толстовка!
Спустя пятнадцать минут мы заскакиваем в лифт вместе с неуклюжим долговязым подростком, который с неподдельным восторгом изучает ассиметричные надписи и абстрактные рисунки на моей груди. Я же выдыхаю негромкое «спасибо» и тереблю плотную ткань, пытаясь справиться с накатившими переживаниями.
К нужной квартире я приближаюсь с замирающим сердцем и долго копошусь в карманах в поисках ключей, только вот они мне вряд ли нужны, потому что входная дверь не заперта, и я без труда могу разобрать вонзающиеся в барабанные перепонки сухие слова.
– Потерпи немного, Кирюша, Слава перебесится и скоро вернется к тебе, даже не сомневайся. И тогда ты все правильно сделал с этим Громовым.
– Что сделал, мама?
С нарастающим раздражением я нащупываю выключатель, щелкаю им, заливая прихожую холодным ровным светом, и бесстрастно фиксирую, как испуганно бегают мамины глаза. Как ее пальцы с маникюром в стиле «нюд» елозят по корпусу телефона и застывают, с силой сжимая пластик.
– Я тебе позже перезвоню, Кирюш. Стася пришла.
– Что сделал Шилов, мама?
Выпаливаю царапающий горло вопрос и срываюсь на звенящий фальцет, пока смутные догадки оформляются во вполне конкретное предположение. Краем уха слушаю обрывки возмутительных в своей наглости фраз и буквально зверею, наконец, докопавшись до истины.
Она знала обо всем с самого начала и молчала? Наблюдала, как я убиваюсь, и все равно утаивала от меня правду?
Внутренне съежившись от выстроившихся в стройную схему фактов, я бросаюсь к выходу, выскакиваю в общий коридор и несусь опрометью вниз по лестнице, забывая про наличие лифта в доме. Перепрыгиваю через несколько ступенек, как будто так смогу сбежать от утягивающей меня на дно обиды, и едва не падаю плашмя на ухоженный газон рядом с подъездом.
А на небе сгущаются хмурые серо-свинцовые тучи, где-то вдалеке раскатисто гремит гром, подгоняющий меня вперед. К фигурным металлическим воротам, способным выпустить уставшую от недомолвок Славу Аверину из этой красивой клетки.
– Девушка, вас подвезти?
В себя я прихожу через несколько кварталов от ненавистного жилого комплекса, когда рядом притормаживает неприметное серебристое авто, из окна которого высовывается обеспокоенная девушка с огненно-рыжей шевелюрой. И я с радостью принимаю ее предложение, кажущееся знаком провидения.
Я неуклюже заталкиваюсь на заднее сиденье, глотаю злые жгучие слезы и застываю неподвижным изваянием, не обращая внимания на дорогу и на то, что на улице начинает накрапывать мелкий колючий дождь. Словно в густом тумане, диктую отпечатавшийся на подкорке адрес Тимура и отсчитываю вязкие тягостные минуты.
– Спасибо.
Бормочу тише морского прибоя и с гулом в висках покидаю пропахший ванилью салон. Чуть было не поворачиваю обратно и добрых десять минут стою под обрушивающимся на меня стеной ливнем прежде, чем нырнуть в нужный подъезд. Не чувствую, что промокла до нитки и что по моим щекам до сих пор стекают крупные ледяные капли, и замираю, не решаясь нажать кнопку звонка.
