class="p1">– Важнее спросить, куда попадет, если дело слишком затянется.
Взгляд Жданова утонул в пространстве.
– Ты можешь и дальше козырять блатными адвокатами и сорить бабками, пытаясь дать взятки. Можешь молча гнуть свою линию невиновности, но рано или поздно мы выиграем суд. Мы будем жать. И мы будем держать тебя столько сколько понадобится. И твой сын будет кочевать из одного заведения для детей сирот в другое при живой матери.
Жданов так резко впился в меня взглядом, что впору было отшатнуться, но я лишь подавил улыбку, понимая, что раскрыл его карты.
– Она сказала? – спросил хрипло, намекая на то, что Настя рассказала о их сыне.
Я мотнул головой, отрицая.
– Они похожи. Любой дурак догадается, если увидит их рядом. В нем нет ничего твоего.
– Характер мой. Упертый. Вредный. – Произнес это с долей отцовской гордости, и я ощутил внутри что-то на вроде зависти. Может и я когда-то так буду говорить о своих детях. – Чего ты хочешь?
– Хочу, чтобы ты подписал признание. Я в свою очередь даю слово, что продержу тебя в тюряге всего год. А ты сам знаешь, тебя сейчас на гораздо больший срок натягивают, и натянут. Потому что ты перешел дорогу очень серьезному человеку, и он закусил удила.
– Это не решит проблем Ильюхи. Он так и так попадет в интернат.
– Он останется с матерью. Это еще одно слово, которое я дам взамен признания.
Жданов ублюдок. Я начитался про него достаточно. И достаточно слышал, видел. У него нет ни жалости, ни порядочности, ни принципов. Такой как он должен был отмахнуться от моего предложения, рассмеяться мне в лицо и швырнуть фотографию сына обратно. И я ждал этого. В какой-то степени даже надеялся на это, потому что мне в глубине души было бы проще его ненавидеть. Проще работать дальше, ведь я понимал бы тогда, что сажу виновника. Реального виновника.
Но он опроверг всю инфу, которую я о нем усвоил, одним лишь кивком.
Я моргнул, понимая, что это и был его ответ.
Подавил желание податься вперед и переспросить. Реально?
– Можно фото себе оставить?
Я ощутил непреодолимое желание закурить. Вот прям здесь, в комнате для содержания подследственных. Достать сигареты и затянуться, насколько хватит легких.
– Я сделаю так, что тебе будут положены свиданки каждую субботу. Настя будет приводить сына.
Он вновь уткнулся в пространство, его взгляд наполнился чем-то, что я не сразу смог распознать. А когда дошло, дышать стало еще труднее.
– Она не будет. Я бы не стал на ее месте.
– Когда ты понял, что любишь ее? – спросил, и тут же мысленно выругался, понимая, что стою на очень тонком льду. И не мое это дело. И в то же время хотелось выяснить всё. Ведь дело касается её.
– А ты? – Жданов уложил меня на лопатки моей же картой, и я понял, у кого Настя училась этим бескомпромиссным вопросам.
– Ты ведь мог все иначе повернуть. Жениться на ней, ребенка заделать в любви. Сделать счастливой её. – Мои слова прозвучали как упрек. И я осознал, что да, где-то в глубине души завидую Жданову. Ведь когда-то Настя была влюблена в него. Я все отдал бы за ее взаимность теперь. Но мне даже не дали шанса.
– Что имеем не храним, а потерявши плачем… – Глеб произнес негромко и горько улыбнулся, будто насмехаясь над собственным проебом. – Когда я понял, что облажался, она уже на больничной койке была без сознания. Я чуть ее нахуй не убил в той аварии. Тогда и понял. Понял, что не по той дорожке шел, но когда привык так жить не замечаешь, как катишься вниз. Пока не скатишься. И мне тогда жить не хотелось, она-то пострадала гораздо сильнее, чем я. В нас справа въебалась тачка, Настя на себя удар приняла. Чудом выжила просто. А потом врач сказал, что ребенок не пострадал, и меня переклинило.
Я сглотнул, боясь даже представить, что Настя пережила по вине этого мудака. И в то же время где-то в глубине души уже его таковым не считал.
– Ребенок. Ребенок, блядь! Мне когда сказали, я не поверил. Настя не знает. Она думает, что залетела на парковке, когда я… – замолчал. После вздоха продолжил. – Мы вроде предохранялись, но видимо, не достаточно. Она уже беременна была, когда застукала нас с секретаршей. И я ей не говорил. Мы вообще перестали общаться. И я ее не винил. Даже понимал. Но если ты любишь и готов ради этого убить и убиться, ты найдешь способ держать любимую рядом. Даже если для этого тебе придется привязать ее ребенком.
– У тебя было восемь лет, чтобы ее вернуть.
– Я чуть ее не убил. А перед этим изнасиловал. Она никогда не простит это мне. Как и я сам.
Замолчали. Но теперь уже каждый о своем.
– Ответь на последний вопрос.
Жданов вновь на меня посмотрел, но теперь без скрытой враждебности, как это было в начале, когда я только вошел в комнату.
– Кому ты так насолил?
Он снова ухмыльнулся, повел подбородком вправо, а потом взглянул на меня.
– Когда большая система работает не на благо народа, а на благо горстки людей, которые кормятся с нее, всегда найдется тот, кто пойдет против этой системы. И кто не побоится напрямую об этом заявить.
– Его и уберут первым. Так, чтобы не привлекать внимания, но уж точно наверняка.
Он кивнул моему замечанию и продолжил.
– После срока меня никто замом не поставит, а тем более губером мне не светит. Вообще в политику путь заказан. Вот и убрали аккуратно, но наверняка.
– Год, – я кивнул, теперь понимая, почему Гринёв был так категоричен в сроках и давил. – Я постараюсь скостить еще, но не обещаю. По старым связям слишком наглеть не дадут, иначе внимание привлечем.
– За меня не беспокойся. Главное слово сдержи.
Я кивнул и поднялся, понимая, что этой ночью точно не смогу уснуть. Слишком много в голове противоречивых мыслей.
И когда я уже подходил к двери и взялся за ручку, мне в спину полетело еще одно признание, которого я так старательно добивался все это время.
– Я правда его убил. Он не сказал, что болен. А когда откачать не смогли, я понял, что совершил. А бабло, которое его вдове перевожу
