ерепенься, – он разговаривает со мной подозрительно мягко, будто с несмышленым ребенком. – Поздравь меня так же, как поздравила с посвящением в студенты. Тебе ведь самой понравилось.
Теперь понятно, откуда взялся этот обманчиво дружелюбный тон. Негодяй взялся за старое.
Манипулятор хренов! Ненавижу!
– Алаев, чего ты до нее докопался?! – взрывается Никита, которого, очевидно, не меньше моего раздражают недвусмысленные намеки. – Тебе русским языком сказано: отвали!
С этими словами он цепляет меня за локоть и решительно ведет к машине. Перебираю ногами, едва поспевая за быстрым шагом парня. Я рада, что Никита решил прервать эту бессмысленную перебранку. Единственный способ заткнуть Алаева – это дистанцироваться от него.
Когда мы оказываемся в уютном салоне автомобиля, Матвеев тяжело вздыхает и поворачивается ко мне. В его глазах плещется негодование, а меж бровей залегла глубокая складка.
– Лер, я не могу больше притворяться глухим и слепым, – поморщившись, он обхватывает руль и сжимает его так сильно, что белеют кончики пальцев. – Что произошло на посвящении? Почему Тим все время об этом упоминает?
От страха кишки скручиваются тугим узлом, а сердце истерично дергается к глотке. Я знала, что рано или поздно этот вопрос прозвучит, но все равно оказалась к нему неготовой. Меня застигли врасплох, выбили из-под ног твердую почву. И теперь я, стремительно теряя равновесие, лечу в зияющую бездну разоблачения.
– Ты же знаешь Алаева, он вечно какую-то ерунду мелет. Наверное, на посвящении головой ударился, вот и бредит, – предпринимаю жалкую попытку отшутиться, но, вскинув глаза, напарываюсь на холодный неверящий взгляд Никиты и пристыженно замолкаю.
Похоже, в этот раз вариант «прикинуться дурочкой» не прокатит.
– Лер, я жду правды, – осаждает сухо.
Возможно, это даже к лучшему. Пусть Никита узнает о случившемся от меня, а не от Алаева. Ведь рано или поздно Тимур обнажит нашу грязную тайну.
Собираюсь с духом и рассказываю все, как есть. Разумеется, без подробностей. В общих чертах.
Пока я говорю, лицо Матвеева сначала бледнеет, а потом наливается пунцовой краской. Всколыхнувшаяся ярость накладывает на его черты пугающий отпечаток: ноздри раздуваются, а нижняя челюсть угрожающе выдвигается вперед.
Дрожащим голосом заканчиваю свой рассказ, ожидая бурной, максимально импульсивной реакции, но ее, как ни странно, не случается. Никита вообще никак не комментирует услышанное. Не выдает ни звука, ни слова. Молча распахивает дверь и ураганным вихрем вылетает из машины.
Кажется, я знаю, куда он пошел.
Кровь обжигающей волной приливает к затылку. Сердце, окончательно обезумев, бросается на ребра, как на амбразуру. Колотится бешено, рьяно. Того и гляди размолотит кости. В щепки, в крошку.
Может, зря я ему все рассказала?
Как ужаленная выпрыгиваю наружу и несусь следом за Никитой. Опять бегу, насилуя дыхалку. С моим здоровьем лучше воздерживаться от экстремальных нагрузок, но сейчас я об этом совершенно не думаю. Ведь Никита вот-вот настигнет ничего не подозревающего Алаева, вот-вот ударит его.
Помнится, когда я была помладше, мужские драки из-за женщины казались мне чем-то в высшей степени романтичным. Только представьте: два классных парня бьют друг другу морды, дабы заявить свои права на поработившую их сердца прелестницу. Этакий рыцарский поединок на современный манер.
Однако сейчас вся эта картина видится мне в менее радужных тонах. Во-первых, никакими порабощенными сердцами тут и не пахнет. По крайней мере, во множественном числе. Никита-то, понятно дело, испытывает ко мне нежные чувства, а вот Алаев попросту издевается. Во-вторых, драки окутаны сентиментальным флером ровно до тех пор, пока их не увидишь вживую. Ибо кровь, хруст костей и чудовищный мат, от звуков которого листья на деревьях сворачиваются в трубочку, вряд ли можно считать романтикой.
Никита грубо дергает стоящего к нему спиной Тимура за куртку и, размахнувшись, заряжает смачный удар в переносицу. Тот успевает отклонится назад, поэтому кулак Матвеева проходится по касательной.
А дальше все происходит как в дешевом боевике, снятом на заре девяностых. Никаких спецэффектов и пафосной бравады. Только грязь, боль и глухие удары тел друг об друга.
Поднимаю глаза в антрацитовое небо и беззвучно молю бога о том, чтобы это все поскорее закончилось. Не только драка, но и мое проклятье под названием Тимур Алаев. Я ведь всегда была хорошей девочкой. Слушалась маму и не перечила учителям. Так за какие грехи мне так влетело?
– Сука, Алаев! Ты ответишь за свое дерьмо! – орет Никита, пытаясь вырваться из рук тех, кто их растаскивает.
В ответ Тимур улыбается. Во всю ширину своего окровавленного рта. Только вот от его улыбки веет тьмой и безумием. Ни намека на радость или веселье.
– Ты не имел права! – Матвеев надрывает голосовые связки. – Не имел права ее трогать!
Алаев закатывается хриплым издевательским хохотом. А затем находит в толпе завороженных зевак меня, и его сумасшедший оскал застывает. Уголки губ медленно заламываются вниз, а во взгляде отражается нечто яркое, но труднообъяснимое… Горечь? Страдание? Тоска?
В голове вдруг всплывает мысль о его маме. Был ли Тимур таким злым и беспощадным при ее жизни? Или это ее смерть изуродовала его до неузнаваемости?
Мне сложно судить о травмах, связанных с гибелью родителя. Моего папы не стало, когда мне было четыре, и, признаться честно, я мало что о нем помню. Память сохранила лишь какие-то размытые картинки и невнятные обрывки фраз. Любила ли я его? Конечно. Но, скорее, как некий собирательный образ, нежели как живого человека.
– Все, отпустите, я спокоен, – рявкает Никита, стряхивает с себя удерживающих его парней.
Дернув плечом, он поправляет разодранную по шву куртку и устремляется к машине.
А я так и остаюсь в растерянности стоять на месте, гадая, возьмет он меня с собой после случившегося или мне пора вызывать такси.
Лера
Никита все же подвозит меня до дома, но всю дорогу мы едем в давящем молчании. Пару раз я пробую завести диалог, но парень отвечает скупо и сухо, поэтому я делаю вывод, что он еще не готов к общению. Наверное, ему нужно время, чтобы остыть.
Прощание тоже получается слегка натянутым. В текущих условиях поцелуи кажутся неуместными, поэтому я просто взмахиваю рукой. Движение выходит каким-то неуклюжим, и я чувствую себя полной дурой. Матвеев избегает моего взгляда и ограничивается холодным «пока». На этом и расходимся. Послевкусие от встречи гадкое.
Захожу в дом и, стараясь не шуметь, опускаю ключи на этажерку. Свет нигде не горит, голосов не слышно. Ну еще бы, время-то
