ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ Ванзейский бриз
На выходных Рик везет меня в дорогой стейк-хауз на Ваннзе. Мы собирались встретиться там с эфэмовцами, но прежде Франк устроил им катание на озере, и они припозднились. Отпрошен только Рик. Мы заказываем без них.
Я подкалываю его, что, мол, так и знала — не любит он слишком долго ждать мяса. Но мне уже менее весело, когда Рик и меня заставляет взять себе стейк, а когда мне его приносят и я вижу, сколько мне придется проглотить его, полусырого, сочного, еще почти шипящего, веселье мое улетучивается.
Мужественно вооружаюсь вилкой и острющим зазубренным ножом с деревянной рукояткой, но, смалодушничав, начинаю с фри из сладкого картофеля. Рик требует, чтоб не тянула, а не то остынет, и возвращается к недавнему разговору о нашем совместном бизнесе.
Очевидно, Рик надеется, что дал мне достаточно времени, чтобы я «отошла». Он, наверно, не намерен отступать перед такой призрачной преградой, как мое недавнее «жеманство».
И его тем более не останавливает мое вытянувшееся вмиг лицо. До того момента я пребывала в некоем мечтательном, даже романтическом состоянии и, в свою очередь собиралась вновь заговорить об отпуске.
Но, как и было замечено ранее, отпуск и бизнес — вещи несовместимые...
— Так че — замутим вместе?
— Мы и так мутим, — говорю, безучастно жуя стейк.
— В смысле: дело.
Стейк, вообще-то вкусный и дорогой, в момент кажется мне невкусным и резиновым. И вообще — по-моему, у меня от них несварение.
— Слушай, — отзываюсь я. — Уволь, а.
— Ты это серьезно?
Пожимаю плечами, мол, куда уж серьезнее.
С минуту он молчит. Не сказать, что поражен или удручен — просто думает и сопоставляет в уме.
Его перебивает мой телефон: меня оповещают об очередном ЧП на одной из строек. Встречаю известие, как будто речь идет о моей стройке и моем доме, незамедлительно делюсь им с Риком.
Он слушает и замечает:
— Охота всю жизнь на «дядю» работать?
Пожимаю плечами:
— Мне нормально. Не меньший стресс — работать на себя.
Вернее было бы сказать «на тебя», но я не говорю. Лишь делаю вид, что верю в искренность его предложения сотрудничать «на равных». Что верю, что он и сам в это верит.
— Так ты со мной не хочешь? Почему?.. — допытывается он.
На мгновение мне кажется, что вижу в его взгляде затравленность, и даже боль. Мне должно бы хватить этого с лихвой и мне хватает, но...
— Да ладно, — усмехаюсь невесело. — Достанешь, вон, чем-нибудь и кидану тебя так же, как та... А ты потом со мной будешь... рыцарство свое проявлять.
Меня совсем не по-рыцарски прерывает кряканье утки на озере. Кажется, ее в конец достал селезень или же она его достала. Хорошо, им обоим не надо искать, где бы освежиться.
Пусть себе крякают — я в принципе сказала уже все.
Он разочарован, я вижу. Я ведь не такая, как «та». Как «все они». Я ведь могла бы не допускать даже мысли о том, чтобы кидануть его — не то, чтобы шутить об этом вслух. Да я, кажется, специально так сказала — чтобы он не слишком уговаривал. Как будто обрубаю что-то. Зачем?..
Наверно, я тогда уже чувствовала близость обрыва, а за ним — глубокую пропасть.
Он не говорил мне, по краю ли обрыва бродит сам. Только, бывало, подначивал — как сегодня. А я хваталась за его подначки, подогревалась ими — так значит так. Использовала — не его, а просто то, что он готов был и хотел мне дать. И я брала, не боясь. Согласно своему обычному отношению к жизни: не бояться.
То ли подстыла я на этой веранде, то ли холодок этот скорее изнутри меня холодит — чувствую, что мне нужно подвигаться.
Расправляюсь с обедом под негромкое, мерное баханье внутри себя:
«Так надо. Так правильно».
Или, может, это звякает что-то с Павлиньего острова?
Кто я?.. Кто я?.. Кто я для тебя?.. Ты кто для меня?..
Это ж работа, все только работа. Я нужна тебе для работы?.. Я нужна тебе, чтобы возиться с бумажками и ведомствами, вносить структуру, наводить порядок? Со мной удобно, удачно и успешно, со мной у тебя хорошо получается?.. И в постели по совместительству тоже. Тебе так хорошо — мне разве плохо? Разве мне этого мало?..
Холодок во мне не холодит — освежает. Приятная свежесть в летний зной. Не холодок — ветерок это. Свежий бриз. Он разгоняет все вопросы, прежде чем они успевают сформироваться во мне.
Переглядываемся с ним почти безразлично. Кто знает, а вдруг у него внутри сейчас тоже что-то тикает? Не разберу, да и пора мне.
Под звон посуды — убирают мой прибор — мы прощаемся «до вечера» поцелуем в губы, легким, как дуновение летнего ветерка.
Тут ему опять звонят, а я напяливаю маску «на выход» и жестами прошу его, чтобы не провожал.
На тесном, сводчатом выходе меня застает ЭфЭм, только из-за маски не узнает никто. Кажется, этот тим билдинг эвент им организовала их пиар менеджер, которая строит их в группку, да так, чтоб с соблюдением дистанции. Она велит им не снимать масок а, поскольку улыбок все равно не видно, делать красноречивые жесты — и фотографирует их для вебсайта.
Также замаскированный, Франк машет мне на улице, высаживаясь из такси и спеша к своим:
— Привет, Кати. Уходишь?
— Привет, — говорю, — Франк. Ухожу.
— Мартина увидишь сегодня?..
Отрицательно качаю головой и делаю ему знак, что мне пора.
***
Знойное лето попало в пробку трехнедельного пекла. Оно расплавлено и недвижно, зато коронавирус цветет по-бешеному.
Когда разговариваю с Каро, мы с ней с удивлением обнаруживаем, что в Милане сейчас плюс двадцать пять, то есть, на десять градусов меньше, чем в Берлине. Каро смотрит на меня очень тоскливо, разговаривает вяло, жалуется на головные боли. Говорит, что из-за высокой влажности пару раз едва не падала в обморок и даже с трудом припоминала, где находилась в момент воображаемой «отключки».
— Помнишь, тогда, на танцах?.. — трагично-дистрофично спрашивает она.
Не помню, но вспоминаю на ходу: когда-то Каро, вот так вот доходяжничая, в состоянии показушной самоотверженности притащилась на репетицию к Ларисе. Было это накануне выступления и пропускать категорически не предлагалось. Но вместо того, чтобы оценить те жертвы, Лариса, как назло, вкатила нам какую-то особенно нечеловеческую растяжку — и давай распекать Каро за то, что та оказалась в «отвратительной форме», и растягивать ее «мануально», так, мол, надо, и угрожать, как она любила — а ну, мол, соберись, носки — к себе, сейчас по жопе надаю. В ответ на те растягивания, распекания и угрозы Каро, хоть и додыхала — психанула, ножкой топнула и дверью хлопнула — рванула прямо посреди репетиции домой, только Лариса ее и видела. Не любит она, Каро, ни боли, ни физических перегрузок. Наездов тоже не терпит.
На мое спонтанное предположение, мол, а у нее там случайно не корона, Каро в ужасе таращит на меня глаза, будто впервые видит, с уверенностью отрицает, затем поспешно завершает разговор. Успеваю сказать, что ей явно нужен отдых.
Моя бедная мама изнывает на работе — по целым дням ведет уроки в маске, пока в начале августа, наконец, не начинаются шестинедельные летние каникулы. В этом году они в Берлине начинаются поздно. Отец до последнего читает лекции из удаленки.
Хворает Рози. На мое неоднократное предложение навестить, чего-нибудь принести или просто как-нибудь помочь, мол, я ведь переболела недавно, она реагирует чуть ли не еще более истерично, чем Каро — на мою инсинуацию о ее заболевании ковидом. Без Рози мне на работе делать нечего — скукотень. Тем более, что, несмотря на новую вспышку пандемии, необычайно бодро продвигаются «мои» стройки.
Лишь один только громогласно возвещанный «прием» у йеноптиков подламывается на финишной прямой — я уезжаю на несколько дней, но большинство ответственных заболевает, поэтому встречаюсь я непонятно с кем и все «всухую».
