он снова меня обнимает и говорит глухо: — Её избил отец. По её словам. Я поверил, потому что такое уже было. Но теперь сомневаюсь, что и мне она сказала правду.
— Она любит тебя, — шепчу я.
Гилл снова напрягается, молчит некоторое время, а затем выдыхает:
— Я не верю в это, но если это правда… Я попробую снова донести то, что у неё со мной нет никаких шансов. — Он усмехается и покачивает меня в своих объятьях: — Дело в том, что одна ведьмочка прочно привязала меня к себе. И я не хочу пить противоядие.
А я его и не приготовила бы, даже если умела.
Я останавливаю машину у высотки, но выходить не собираюсь. Лог это понимает и возвращается в исходное положение:
— У тебя какие-то дела?
— Да. Нужно съездить в одно место.
— Помощь нужна?
— Нет, сам разберусь.
Логан молчит, но из машины так и не выходит. Через пару мгновений спрашивает деревянным голосом:
— Поедешь к ней?
Я непроизвольно улыбаюсь — хотелось бы. Но тут же осекаю себя и, вздохнув, смотрю на друга:
— Нет, я еду не к Сабрине. Хочу разобраться с Лец.
Меня дико бесит, что Фиона полезла к моей ведьме и наговорила ей всякого бреда. Но, прежде чем предъявлять что-то этой стерве, я должен узнать правду.
Логан кивает и смотрит прямо перед собой:
— Всё то время, пока мы собирались… да и вчера тоже… Чёрт, только слепой не увидит, что ты ей нравишься. И ты… Заморочился, пожарил ей мясо, накормил. — Логан усмехается: — Заботливый сукин сын. Но знаешь, что мне не даёт покоя? Из нас двоих именно я встретил её первым. Делился с тобой тем, что к ней чувствую. А ты слушал, улыбался и делал вид, что рад за меня…
— Я и был рад, Логан, — глухо говорю я. — А потом встретил её сам. Теперь твоя очередь порадоваться за меня. Если не можешь, я пойму.
— Поймёт он, — снова, но на этот раз горько усмехается друг. — Ладно. Проехали.
Логан выходит из машины, хлопает дверцей и направляется к подъезду. Я наблюдаю, как он вышагивает с поникшей головой и опущенными плечами, и стискиваю пальцами руль. Мне не нравится, что Лог страдает из-за меня, но я надеюсь, что до него скоро дойдёт то, что Сабрина никогда ему не подходила, а он — ей. Будь иначе — минувший год прошёл бы совсем иначе.
Я резко выдыхаю, завожу двигатель и сосредотачиваю все свои мысли на предстоящей встрече.
Район, в котором в школьные годы жила Лец, отличается от остального Беркли унынием и нищетой. Сейчас я понимаю, что далеко не все живущие здесь — пропойцы и лентяи, но в старшей школе считал именно так и терпеть не мог, когда Лец слёзно просила меня приехать за ней сюда или, наоборот, подбросить до дома.
Я останавливаю машину у неприметного серого панельного дома, каких на этой пустой улице десятки, и выхожу из салона.
Барабаню кулаком о хлипкую дверь, но мне никто не открывает. Ни через минуту, ни через пять минут.
Меня начинает соблазнять мысль выломать дверь к чёртовой матери, ворваться в дом, разбудить этого проклятого алкаша, которого не заслуженно считают отцом семейства, и выбить из него правду. Я даже делаю пару шагов назад, чтобы взять разгон, но от соседнего дома доносится старческий скрежет:
— Так на работе он, парень! Нет его дома!
Я смотрю в сторону скрюченного в три погибели старика у клумбы с цветами и спрашиваю:
— А не подскажите, где он работает? Дело срочное — по поводу его дочери. Старшей.
— Нашлась, что ли, пропащая душа? Так в Доках он, загрузить-выгрузить, поезжай туда, спросишь — подскажут.
— Спасибо, старик.
Зарабатываем, значит, на выпивку тяжёлым трудом? Ладно, разберёмся.
До Доков я добираюсь за двадцать минут. Вдали шумит залив Сан-Франциско, перед глазами усердно трудятся громоздкие погрузчики, разгружая причаливший товарный корабль, в лицо светит горячее солнце. Я дохожу до промышленной зоны и удачно натыкаюсь на двух зевак, отлынивающих от работы за сигареткой-другой. Они-то мне и подсказывают, где я могу найти отца Лец.
Как только я вижу знакомую рожу во мне срывается стоп-кран. Пусть я не испытываю особой симпатии к Лец, но мразей, которые по пьяни поднимают руку на жену и детей, никогда терпеть не мог.
Я налетаю на здоровенного мужика с разбега, хватаю за грудки и впечатываю его спину в металлическую стенку здания, которая звенит от удара.
— Если ты ещё раз тронешь Фиону… — рычу я у недоумённого лица совсем не то, что изначально намеривался сказать или спросить. — Я от тебя и мокрого места не оставлю, понял?!
Мужик не сопротивляется, не отталкивает меня, хотя его комплекция позволяет ему легко уложить меня на лопатки. Лишь хмурится, пытаясь понять то, о чём я говорю.
— Ты меня услышал? — настаиваю я.
— Знаешь, где Фиона? — спрашивает он. — С ней всё в порядке?
— После того, как ты избил её и выгнал из дома? Это тебя интересует?
— Я… Что? Стой, парень, и давай-ка ты меня отпустишь. Поговорим спокойно.
— С тобой не разговаривать надо! — снова рычу я.
Я готовлюсь к тому, что он меня оттолкнёт, но не ожидаю в нём такой силы, потому и отлетаю на несколько шагов назад, едва не отбив себе задницу об асфальт.
Мужик тем временем достаёт что-то из кармана и бросает мне.
Я ловлю чёрно-красную фишку и читаю надпись: «Один год и три месяца трезвой жизни».
Надо же. Отец Фионы в завязке? И Лец забыла мне об этом рассказать? Или она сама не в курсе?
— Я не распускаю руки со дня смерти матери Фионы, парень. Не знаю, откуда у тебя другая информация.
Мужик вытряхивает из пачки сигарету, вставляет её в зубы и чиркает зажигалкой.
Мне требуется пара минут, чтобы успокоиться и прийти в себя.
— Извини, что налетел, — подхожу я к нему и возвращаю фишку.
— Забыли, — выдыхает он дым и опирается мощным плечом на стену. — Выходит, кто-то избил Фиону? Сильно?
— Пара синяков, — досадливо морщусь я. Бесит, что я так легко повёлся на россказни стервы. — Получается, она не живёт дома, так?
— Как только Марта уехала в колледж, мы с Фионой начали ссорится чаще, чем обычно. Знаю, что сам виноват в том, что дочь превратилась в меня: она не хотела работать, постоянно приходила домой накаченной по макушку не понятно какими препаратами, бросалась на меня с кулаками. Винила в смерти матери…
