контакт наших тел секундой ранее, сейчас я не могу восстановить нить разговора.
– Неважно. – Антон трясет головой. – Да и ты спрашивала об отце.
– Да, точно. И все же ты можешь не отвечать, если это слишком…
– Все нормально, Вера, – заверяет он меня. – Мы с ним не были особо близки. – На его уставшем лице, освещенном уличными огнями, проступает хмурая задумчивость. – По крайней мере не так, как показывают в фильмах. Никаких разговоров по душам и всего такого. Но все свое детство я на него равнялся. Хотел стать врачом, как он.
– Ты хотел стать врачом? – удивляюсь я.
– Думал, что хотел. – Антон небрежно пожимает плечами.
– И как ты тогда оказался в авиации?
– Случайно, наверное. – Черты его лица будто разглаживаются, становятся мягче. Я почти вижу улыбку в его глазах. – В одиннадцатом классе я впервые полетел на самолете, раньше не довелось. И подсел.
Мне хочется задать Антону десятки вопросов о том, что именно поразило его в том полете. В какую секунду, минуту или час пребывания в небе он понял, что хочется возвращаться туда снова и снова. Мне хочется узнать, действительно ли его тяга к полетам столь сильна, и можно ли назвать эту тягу в своем роде любовью, однако я оставляю себя на полувдохе: демонстрировать подобный интерес к почти бывшему мужу по меньшей мере неуместно.
– Получается, в последнем классе ты резко поменял направление для поступления? – Ограничившись нейтральным вопросом, я все же надеюсь услышать более подробный рассказ.
– Нет. – Антон усмехается. – Я пошел в мед.
Оказывается, самые обычные факты из биографии человека, которого любишь, тоже могут ранить и задевать за живое куда сильнее, чем представляется в теории. Очередное осознание того, как мало мне известно об Антоне даже спустя год брака, причиняет боль.
– Ого, – выдавливаю я с фальшивым весельем. – И каким же врачом ты планировал быть?
– Хирургом, – Антон отвечает сразу. – Как отец. Они с матерью были очень горды, когда я поступил на бюджет. И мне нравилось, что мной гордятся.
Его спокойный и ровный голос не выражает ни печали, ни разочарования, но я все равно чувствую то, что Антон, возможно, не готов признать и наедине с самим собой.
Сожаление. Обиду. Уязвимость.
– Но ты не доучился, – замечаю я, побуждая его продолжить историю.
– Нет. – Он кивает. – Бросил на втором курсе, когда окончательно убедился, что медицина не мое занятие. Я все свободное время торчал в любительском летном клубе, но этого не хватало.
– И как отреагировали твои родители?
Я слышу короткий смешок.
– Угадай. – Мы обмениваемся взглядами. – Был семейный скандал. Первый и единственный на моей памяти. С угрозами, криками и пророчествами насчет моей глупости. Мы еще года два, вроде, не разговаривали.
Я хмурюсь.
Сказанное Антоном мало проясняет для меня мотивацию его родителей, как бы я ни старалась мысленно найти подходящие предположения о причинах их реакции. Профессия пилота, престижная и высокооплачиваемая, едва ли проигрывала врачебной практике. Скорее, наоборот, гарантировала любому ребенку куда более обеспеченное будущее.
– Я не понимаю, – признаюсь я тихо, – почему они были настолько против? Разве они не хотели, чтобы ты занимался тем, что тебе действительно интересно?
– Они авторитарные люди, – Антон усмехается, словно и правда не чувствует ни капли разочарования из-за семейного разлада. – Пока наши планы на мою жизнь совпадали, проблем не было. Они работали с раннего утра до самой ночи, вести разговоры по душам или ругаться нам было некогда. Моя самостоятельность стала для них неприятным сюрпризом.
Я молчу, осмысливая новую для себя информацию об Антоне. Теперь многое из того, что бродило по кромке моего сознания в виде догадок и предположений, обретает свое подтверждение.
Злость на родителей Антона, не сумевших дать ему главного, захлестывает меня сбивающей с ног волной.
Сейчас я более чем отчетливо понимаю, почему он такой, какой есть. Откуда взялись его холодность и закрытость.
Он не умеет быть другим, потому что никто не научил его быть другим.
Злость, вызванная прежде всего обидой за Антона трансформируется в желание обвинить его родителей не только в холодности, но и в случившейся с нашим браком неудаче. Несколько мгновений я вполне по-настоящему верю в то, что у нас ничего не вышло из-за родителей Антона, ведь будь они другими, он тоже…
– Вера? – зовет меня Антон, и я вздрагиваю. – Похоже, тебе пора спать.
– Да, – я заторможенно киваю, все еще погруженная в свои мысли и чувства. – Да, давай спать.
О сказанных только что словах Антон начинает жалеть, едва приходит понимание: спустя несколько секунд Вера вновь скроется за дверью спальни, и не останется ни тепла ее тела, ни мягкого, успокаивающего голоса, ни знакомого лавандового аромата ее геля для душа. Антону отчаянно не хочется с ней расставаться.
Ни потому что сегодняшняя ночь темнее многих других. Ни потому что отброшенные прочь ореолом Вериного внутреннего света мысли вернутся, как только он останется наедине с собой.
Нет, дело в другом.
У Антон больше не получается убедительно игнорировать один простой факт: его жизненная потребность находиться рядом с Верой обострена до предела уже не первый день. Ему нет покоя в выходные. Ему нет радости в рейсах, – и в минуты, когда перед глазами разливается сияющий рассвет, он не чувствует былого восторга.
До минувшего вечера Антон, почти ежедневного вспоминая ее вопрос, раз за разом пытался всерьез представить день, в котором Вера перестанет быть ему женой. Что однажды она окончательно исчезнет из его жизни. Что на ее место придет другая.
Его терпения и выдержки не хватает надолго. Каждая подобная фантазия заканчивается на посещении ЗАГСа. О дальнейшем Антон думать просто отказывается.
Когда прошлым вечером Вера сама предоставила ему повод для встречи, он был почти счастлив. Ключи от машины оказались в его руке прежде, чем он осознал, зачем столь внезапно потребовался собственной жене, предпочитавшей целенаправленно избегать с ним лишних встреч.
В дороге Антон, стараясь отвлечься он угнетающих мыслей о гипотетически грозящих Вере и ее подруге опасностях, строил планы. Расплывчатые, невнятные и никуда негодные, но все-таки планы… на остаток вечера.
Конечно же, с идеями предлогов для совместного времяпровождения дела у Антона обстояли откровенно плохо: он и двух слов из себя не выдавил. Какая черная ирония, что придумывать ничего в итоге не пришлось.
Чересчур погрузившись в собственные воспоминания, он с опозданием понимает, что в настоящем Вера уже поднялась с дивана и собирается уходить. Физическая реакция – обхватить ее запястье, только бы удержать рядом, – опережает как разум, так и речь.
– Останься. –
