Максим надо мной замирает, и я вижу, как блеснули его глаза. Полыхнули и обожгли. Или зажгли. Потому что от этого взгляда я загораюсь внутри, ощущаю, как этот огонь зарождается где-то в груди и расползается по всему телу, закручивается вихрем в животе, щекочет в ногах и спине.
— Ты точно хочешь этого, Нина? — Максим замирает. Не целует, не прижимает, вообще не двигается. Только пристально смотрит в глаза, а я расплываюсь от того, как он произносит моё имя — нежно и так волнующе. — Нам не обязательно спешить. Я бы не хотел, чтобы наш первый раз — твой первый раз — произошёл здесь, на этой старой скрипучей койке.
Он даёт мне время и широкий путь, чтобы дать заднюю. Но я не хочу отступать. Может, моё решение слишком поспешное, но сейчас я об этом думать не хочу. Я столько времени была осознанной и правильной, сидела в своей скорлупе недоверия, держала дистанцию не только от отношений с парнями, но и от собственных желаний.
— Мне больше важно с кем это произойдёт.
На губах у него появляется мягкая улыбка, а большой палец скользит по моей щеке. От его тёмных глаз не оторвать взгляда — настолько они глубокие и манящие. Он смотрит так, будто в душу заглядывает, так, что ничего не скроешь и не спрячешь.
— Нина, — говорит серьёзно, — я хочу, чтобы ты знала: ты можешь остановить меня в любой момент. В любой. Если передумаешь или что-то будет для тебя слишком — только скажи, и я остановлюсь. Мы продолжим, когда ты будешь готова.
— Хорошо.
Моё слово как щелчок, после которого даже взгляд у Ларинцева меняется. Он склоняется и целует меня как ещё ни разу не целовал. Ни тогда в подъезде у Богатырёвой, ни в течение всех этих дней. Он покоряет, захватывает, больше не оставляя сомнений и колебаний. Жмёт на газ, получив зелёный свет. Это поцелуй-обещание. Поцелуй-предупреждение. Когда его язык касается моего нёба, я выгибаюсь дугой. Одного только языка в моём рту достаточно, чтобы я ощутила мощную волну возбуждения. В какой-то момент даже кажется, что это слишком откровенно, что так он может подумать обо мне плохо. Интересно, а есть ли вообще какое-то мерило раскрепощённости девственниц? Наверное, я там буду на первом месте.
Вытягиваю шею, когда мягкие губы переходят туда, и зажмуриваюсь. Кроме желания я ощущаю и страх тоже, что отдаётся в кончиках пальцев покалыванием. Замираю в ожидании, сжав кулаки.
Но ничего не происходит. Я чувствую Максима рядом, но не ощущаю его губ или рук. В недоумении раскрываю глаза и напарываюсь на его изучающий взгляд.
— Что? — спрашиваю смущённо.
— Что по-твоему я сейчас должен начать с тобой делать, Пёрышко, что ты вся вытянулась в струну и окаменела? — спрашивает, заломив бровь, чем ещё более повергает меня в замешательство и бесконечную бездну неловкости.
Я теряюсь и прячу взгляд. Зачем он так говорит? Намерено смущает меня?
— Ты специально это делаешь? — выползаю из-под него и усаживаюсь, обхватив колени.
— Что именно?
— Смущаешь меня такими словами? Ты постоянно так делаешь.
— Ага, — улыбается. Улыбается! Вот же ж… — Мне безумно нравится, когда ты смущаешься и краснеешь, Пёрышко. Я буду скучать за этим.
— Можно подумать, я вот так возьму и перестану, — хмыкаю, глядя обиженно, разочаровано отмечая по себя, что возбуждение рассеивается.
— После всего того, что я собираюсь с тобой проделать, тебе уже будет незачем смущаться.
Максим берёт меня за руку и тянет к себе, а у меня от его слов внутри всё завязывается узлом. Дыхание спирает, когда Ларинцев усаживает меня к себе на колени, развернув лицом. В танце мы уже неоднократно прижимались друг к другу в откровенных позах, но это были мимолётные моменты, а сейчас я сижу на нём, обхватив бёдрами. Интуитивно хочется немного отодвинуться назад, но Максим не даёт. Он скользит ладонями по моим обнажённым бёдрам и придвигает ещё ближе, прижимая ещё теснее. И снова целует. Его длинные пальцы скользят мне в волосы и обхватывают затылок, а второй рукой он гладит моё лицо, осторожно касаясь скул, бровей, скользит к уху, зарождая где-то в спине странную томящую щекотку. Не такую, от которой хочется расхохотаться и сжаться в комочек, а ту, что накатывает приятными тёплыми волнами.
Максим немного сбавляет темп, позволяя мне целовать его. Не напирает, но и отвлечься не даёт. Он и в танце иногда это проделывает, как-то по особому ведёт, даёт проявить инициативу, но всё равно ведёт в нужном ему диапазоне.
Мне тоже хочется быть активнее, хочется трогать его так же чувственно и приятно, как это делает он. Я не умею, не знаю как, куда деть руки, поэтому кладу их сначала ему на плечи, а потом скольжу ладонями вниз к животу. Под тонкой футболкой ощущаются крепкие рельефные мышцы, и это вызывает у меня реакцию не только в кончиках пальцев, но и где-то глубоко внутри. Мне нравится его касаться, нравится ощущать его прикосновения.
Мои пальцы замирают чуть выше резинки его спортивных штанов, и Ларинцев шумно выдыхает. Мне приятно осознавать, что я тоже влияю на него.
— Малина, — шепчет, разрывая поцелуй и снова глядя в глаза, — я сейчас тебя раздену. Хочу видеть тебя без одежды.
Снова это делает. Нет уж, Ларинцев, в этот раз ты не получишь опущенных глаз.
— Хорошо, — выдыхаю, отвечая прямым взглядом.
— Я не спрашивал разрешения, — шепчет в ухо, целуя кожу вокруг. — Просто поставил тебя в известность.
Он снова ведёт. Как и в классе — даёт почувствовать себя более сильной, позволяет на пару тактов стать доминантным партнёром, а потом в каком-нибудь резком развороте или жёстком шаге снова напоминает, кто ведёт партию.
Я и заметить не успеваю, как тонкие бретели ночной шёлковой майки соскальзывают с плеч. Кожи на груди касается воздух и возбуждённый мужской взгляд. Мои соски твердеют, немного сжимаясь. Странное ощущение — мне хочется одновременно и прикрыться, и чтобы Максим продолжал смотреть.
— У тебя очень красивая грудь, — говорит негромко, мягко обводит большим пальцем вокруг ореолы и цепляет сосок.
Понимаю, что не дышу. Каждый нерв как оголённый провод. В спине такое напряжение, что мышцы свело. Но всё это кажется мелочью, когда по позвоночнику бежит ток, едва Максим наклоняется и прикасается к моей груди губами.
Он ласкает неспешно: гладит пальцами, целует, лижет языком, втягивает в рот соски. Ощущение тепла и влаги его рта на нежной коже заставляют меня дышать глубоко, едва сдерживать стоны.
— Тебе нравится? — спрашивает, вновь возвращаясь губами к шее.
— Да, — отвечаю изменившим голосом. — Но я тоже хочу тебя потрогать.
Потрогать… Так ведь говорят? Это уместно?
Сгребаю ногтями у него на боках футболку и тяну вверх. Я уже видела Ларинцева без футболки, и мне безотчётно хотелось коснуться. Теперь я могу сделать это.
У него красивое, привлекательное тело. Не груда мышц, но рельеф прочерчен. Максима нельзя назвать худым, скорее поджарым. Крепкие мускулы развиты благодаря интенсивным танцевальным тренировкам.
Веду подушечками пальцев от плеч до груди, замечая, как Максим слегка вздрагивает и закусывает губы. Он кладёт мне ладони на спину и прижимает к себе.
— Так приятно чувствовать тебя, — шепчет, запуская пальцы обеих рук мне в волосы и приводя их в беспорядок. — Такая нежная… моя Малина.
Таю от слов и крепких объятий. Контакт с его кожей, так невероятно пахнущей особой смесью свежей мужской туалетной воды и какого-то его особенного запаха, сногсшибательный коктейль под названием «Максим Ларинцев».
Максим подхватывает меня под бёдра и встаёт, ставит меня на ноги и снова целует. Поцелуями спускается по шее, груди, заставляет резко выдохнуть, когда его губы и язык оставляют влажный след на моём животе. Он становится передо мной на колени, скользит ладонями по бёдрам вверх, а потом тянет вниз пижамные шорты.
Теперь я стою перед ним в одних только белых трусиках, чувствую, как от пылающего взгляда на коже поднимаются все мельчайшие волоски. Закрываю глаза, когда руки Максима скользят снова к животу, а потом тянут вниз последний предмет моей одежды. Он уже трогал меня там, но в тот раз под одеждой, а теперь он смотрит.
