Делаю все, как сказала мама и сажусь за стол, все-таки со мной что-то не так и меня это пугает. Папа на удивление встретил меня весьма дружелюбно, вообще он как-то подозрительно рад и благодушен.
— Простите, девочки, важный звонок.
— Наташ, с тобой все хорошо? Ты какая-то напряжённая, что случилось?
— Нет, мама. Мне плохо. У меня болит живот. Очень.
— Месячные что ли? Давай таблеточку дам.
— Нет, мама. Я беременна, — громче, чем нужно сказала я. — Может это выкидыш? Я не хочу.
— Тихо, солнышко, успокойся, — мама встает со стула и тут же подходит ко мне. — Сейчас мы вызовем скорую и все будет хорошо, — мама набирает номер, что-то говорит, а я уже мало что слышу. Какое-то нехорошее предчувствие поселилось где-то внутри. — Все, скоро приедут, не накручивай себя раньше времени, хорошо?
— Хорошо, но мне больно.
— Ну потерпи немножко.
— Вы чего, девчонки? — слышу позади голос папы.
— Наташе плохо стало, наверное, киста, что-то по-женски в общем. Мы скорую вызвали, сейчас приедут.
— Зачем скорая, я сам быстрее отвезу!
— Саша, скорая лучше, сразу укол сделают или что-то такое и отвезут куда надо. Не нервируй, пожалуйста.
В кой-то веки мама руководит процессом, а папа кудахчет словно курица. В один момент мне даже стало смешно, если бы не было так грустно.
***
Странно, мне вроде бы ничего не делали в скорой, а может что-то и вводили, но я хоть убей не помню всю эту канитель. Одно помню точно — немолодая женщина врач, уже в больнице, постоянно хлопала меня по плечу и несколько раз повторяла одну и ту же фразу «Внематочная. Хорошо, что успели, трубу спасем». Это какая-то чушь! Было бы чушью, если бы я не лежала сейчас в палате и не отходила от наркоза. А может мне это все снится? Впиваю ногти в кожу — нет, больно, значит не снится. И это точно не моя комната. Руки немного ватные, но я все же открываю одеяло и рассматриваю себя. Не сон, стала бы я надевать на себя такую сорочку, к тому же, на мне точно нет белья. Закрываю глаза и пытаюсь хоть немного прийти в себя.
— Котеночек, ты уже проснулась, как ты себя чувствуешь? — никогда не думала, что буду так рада слышать мамин голос.
— Бывало определённо лучше, — открываю глаза и смотрю на маму, которая тут же присаживается ко мне на кровать и берет за руку. — Мам, как так, я же не болела никогда, у меня все нормально было.
— Всякое бывает, я вот тебе не говорила, а у меня после Леськи то же самое было, а после ты уже родилась. Я тоже себя здоровой считала, но все же хорошо закончилось. А тебе и трубу сохранили и… в общем все будет хорошо, и родишь еще не одного малыша, еще все эти детские крики надоесть успеют. Вот увидишь.
— Какая же я убогая. Не то что выносить не смогла, даже забеременеть по-человечески не получилось.
— Прекрати говорить ерунду. Давай я сейчас позвоню твоему Максиму или ты сама хочешь?
— Не надо никому звонить. Мы расстались.
— Как это расстались?! Он тебя бросил?
— Нет, сама ушла. Сначала сказала, что беременна, потом соврала, что нет и ушла, оставив несколько строчек, написанных черной гелевой ручкой, — усмехаюсь сама себе. — Если бы знала, что так получится — не ушла бы, а теперь ничего нет, ни ребенка, ни Максима. Дура!
— Наташ, прекрати, что эта за дурацкие попытки самобичевания? Посмотри на меня, — нехотя поворачиваюсь к маме и смотрю на ее красивое лицо. Да, она самая настоящая красавица, всегда хотелось быть похожей на нее. Видимо, довела я ее, если она даже не шутит. — А зачем ты ему соврала?
— Потому что он не хотел ребенка, а привязывать мужчину этим — самое глупое, что есть на свете.
— Не понимаю, он сказал тебе делать аборт?
— Нет. Мама, прекрати задавать столько вопросов. Все, какая разница уже, что было. Сейчас-то уже ничего нет.
— Большая разница, глупенькая. Ты мне просто скажи, он был категорически не рад беременности, обижал тебя?
— Нет. Он бы терпел все это, может даже и с мыслью о ребенке свыкся, но он меня не любит, я это точно знаю.
— Нет, солнышко, ничего ты не знаешь. Если бы все мужики были рады незапланированной беременности, то мир бы рухнул. Мужчины же примитивны по своей сути, до тех пор, пока ребенок не начнет произносить членораздельные звуки, большинство из них не воспринимают детей всерьез или воспринимают, как серьёзную опасность недополучить регулярный секс. Твой папа был не исключением. Он, кстати, был тупым как пробка. Артемку уже имел, а когда появилась Леська, удивлялся как так. А всю беременность дома не появлялся, ошивался на работе. С тобой было чуть лучше, но тоже не фонтан. Я не говорю, что это хорошо, просто так есть, понимаешь? — смотрю на маму и ничего не отвечаю, только прижимаю ее руку к лицу. — Не надо было ему врать, это неправильно. Какой бы ни был козлиный мужик, он все равно имеет право знать правду. К тому же, никакой твой Максим не козлиный, раз не отправил на аборт. Привык бы ко всему со временем, а сейчас был бы с тобой в палате, гарантирую — мама начинает гладить меня по волосам, а я не знаю, что ей ответить, может, в чем-то она и права, только все это уже не имеет значения. А потом меня вдруг пробирает такой злостью.
— Что ж, если он не такой козлиный, за пять дней ни разу не позвонил, а мама? Давай, скажи мне, раз так хорошо разбираешься в психологии.
— Ты что оставила его в новый год? — игнорирует мой вопрос мама.
— Уехала первого января, пока он отсыпался от смешанного виски с шампанским.
— Да уж… А ты бы позвонила или пришла, если бы тебя оставили с запиской после полугода отношений, а, Наташа? Мужики еще хуже женщин, глупые обиженки. Не удивлюсь, если сейчас он кидает дротики в твою фотографию.
— Прекрати.
— Прости, тебе нельзя смеяться, — мама вновь начинает гладить мои волосы. — Вот увидишь, все наладится. Надо только чаще говорить друг с другом и уступать, хотя бы для вида. А чтобы полегчало, можешь насыпать крошек на его спальное место или в чашку с кофе плюнуть, сойдет за кофейную пенку.
— Мама!
— Что? Я так папе не делаю, просто в программе слышала, — а вот мне кажется, что делала. — Ну ладно, пару раз плевала в кофе, после того, как увидела, что он чрезмерно мил со своей секретаршей, ну и еще там по мелочи. В общем, если бы я оставила его с запиской в руках, он бы и пальцем не пошевелился, чтобы прибежать за мной. И знаешь ли, тебя и Леськи бы сейчас не было, включи я не вовремя режим горделивой идиотки.
— Спасибо, мама, за комплимент, — не знаю, что со мной происходит, слезы сами текут из глаз, этот дурацкий поток просто не остановить. — Я не хотела детей, до тридцати лет точно, я вообще о них не задумывалась. Есть и есть, нет и нет. Я только, когда узнала, что беременна, поняла, что очень хочу, не просто ребенка, а ребенка от него. А теперь ничего нет, ничего и никого.
— Пожалуйста, прекрати плакать, ты меня убиваешь, а от стресса морщины появляются. Все, успокойся, все обязательно наладится. Вам просто нужно поговорить. Вы оба не правы, вот так люди и расходятся навсегда по глупости. Кто-то должен быть умнее.
— И это будешь не ты, мама. Не смей ему звонить. Только не надо говорить, что ты не хотела этого сделать. Обещай мне.
— Солнышко…
— Обещай мне, иначе я больше никогда с тобой не заговорю.
— Ты совсем меня не услышала, да? Кто-то должен уступить!
— И это буду не я. Только попробуй сделать это, мама, не прощу.
— Какие же вы все сложные, хуже математики.
— Прости меня, просто… Неважно, — опрокидываю голову на подушку и закрываю глаза. Как глупо все устроено, не хотела возвращаться домой? Вот и не вернешься, дура! Как же я себя ненавижу…. Облизываю пересохшие губы и понимаю, что очень хочу пить. — Мам, я пить хочу.
— Я сейчас спрошу можно ли тебе.
— Нет, дай мне просто глоток воды, я же не литр прошу.
— Да, хорошо, — мама тут же достает из сумки бутылку воды и протягивает ее мне. Делаю несколько глотков и протягиваю обратно. Наверное, если бы мне не захотелось пить, я бы и не вспомнила о Боне. Мамаша, называется!
