Незадолго до рассвета я забываюсь кратким, тревожным сном и уже в начале седьмого меня будит заливистое птичье пение — ежеутренний концерт за стенами нашей квартиры, и вот я вдруг понимаю, что должна сделать, чтобы вернуть своей жизни хоть какое-то подобие порядка — я должна поговорить с Марком. Попросить у него прощение. И сделать это немедленно. Прямо сейчас.
Выскальзываю из дома незамеченной, почти на одном дыхании дохожу до указанного мне сыном дома с именем доктора Штальбергера на почтовом ящике и быстро, пока не передумала, нажимаю звонок.
Наверное, стоило бы дождаться более подходящего времени для визита. Наверное… Домофон оживает, и скрипучий старческий голос осведомляется, кто я такая и по какому делу явилась.
Боже мой, у него есть квартирная хозяйка! Я нахожусь на грани трусливого бегства, но все же умудряюсь взять себя в руки и ответить, что хотела бы видеть герра Штальбергера. Старушка производит некие странные звуки, толи покашливает, толи подхихикивает, точно не разобрать, а потом дверь отпирается, и я поднимаюсь на второй этаж.
Фрау Вебер? — удивленно приветствует меня молодой человек, приглаживая вздыбившиеся со сна волосы. — Надеюсь, ничего не случилось? Не ожидал, что это будете вы.
В этот момент я смотрю на него какими-то новыми свежими глазами, словно впервые вижу и эти его яркие серо-голубые радужки с дымчатым, газообразным кольцом вокруг большого, пульсирующего, словно далекие звезды, зрачка, и эту ямочку на красивом, четко вырезанном подбородке, и даже эти беспорядочные пряди волос, которые тот отбрасывает непроизвольным движением головы.
Мы могли бы с вами поговорить? — наконец отвожу я свой взгляд. — Пожалуйста.
Он отступает, приглашая меня следовать за собой, — и вот я уже стою в большой светлой комнате с разобранной постелью по правую руку и огромным, стенным шкафом — по левую. Прямо предо мной, у окна стоит столь же внушительный письменный стол, заваленный книгами, у стола — письменный стул на колесиках, к нему-то я подхожу и сажусь. Бравада и раж, приведшие меня в это место, теперь как-то резко покидают меня, заставляя ноги предательски подрагивать…
Простите, — говорю я Марку, стоящему предо мной. Хотя за что конкретно я прошу сейчас прощения, и сама толком не знаю!
За что вы просите у меня прощение? — интересуется он, словно прочитывая мои мысли, при этом он продолжает смотреть на меня сверху вниз, и я не уверена, что найду в себе силу закинуть голову и посмотреть ему в лицо. Но мне надо… я должна это сделать…
Э… я хотела, — начинаю было лепетать я, но тут руки молодого человека ложатся с двух сторон на подлокотники моего стула, а потом толкают его прямо вместе со мной в сторону кровати, на краешек которой он сам и присаживается. Наши лица оказываются вровень друг с другом…
У меня нет второго стула, — поясняет он свое действие со слегка смущенной улыбкой на красивом лице. — Надеюсь, вы не имеете ничего против?
Имею ли я что-то против двух теплых, уютных рук вдоль своего тела и одурманивающего запаха мужского парфюма, нежно и ненавязчиво окутавшего меня? Нет, никаких возражений. Сердце в моей груди ухает с такой бешеной силой, что я вдруг начинаю понимать, что оно-то у мня все-таки есть! А еще вчера я решительно сомневалась в этом.
Видно, ошиблась.
Ничего страшного, — спешу уверить я своего визави, теплота глаз которого почти затопляет меня. Никогда ни у кого прежде не видела я таких внимательных, добрых глаз… Внезапно ощущаю жгучий порыв взяться за кисть и запечатлеть эти глаза на холсте, как бы увековечивая их для потомков… для себя. Да, для себя. И когда в следующий раз мне станет нестерпимо больно и одиноко, один взгляд этих глаз будет способен утешить меня, как бы напоминая, что все совсем не так плохо, как мне кажется.
Взмахом головы избавляюсь от этого внезапного наваждения:
Я пришла попросить у вас прощения, Марк. Простите, конечно, что заявилась так рано, вы, должно быть, еще спали, — смущенно пожимаю плечами, — сама я полночи не могла сомкнуть глаз: все время прокручивала в голове вчерашнюю ссору с дочерью…
… Виновником которой я невольно стал, — вставляет он посреди моей речи.
Да, именно так, — не могу не согласиться я. — И вы должны понять меня… или хотя бы попытаться понять…
Я понимаю, на самом деле понимаю, — снова перебивает он мою речь. — Вам не стоит так волноваться!
Не могу не волноваться, — слишком эмоционально отзываюсь я на его слова. — Ведь по сути вы абсолютно незнакомый для меня человек, — при этих словах мой собеседник плотно сжимает бескровные губы, — которого до аварии в нашей жизни просто не существовало, а потом я открываю глаза — и вот вы везде: и в больнице, и дома… и рядом с моей дочерью, моей несоврешеннолетней дочерью, которая, я это четко вижу, буквально обожает вас! Что, по-вашему, я должна была думать?
Что я влюблен в нее?
Да, именно так я и думала.
А теперь не думаете? — вопрос задан с такой серьезной заинтересованностью, что я невольно поднимаю глаза и смотрю в те самые серо-голубые радужки его глаз с пульсирующей галактикой в виде черного зрачка.
Теперь я хочу во всем разобраться, — тихо лепечу я, отчего-то смущаясь и ощущая горячую волну крови, приливом хлынувшую к коже лица.
И молодой человек совсем не помогает мне, когда вдруг протягивает руки и накрывает ими мои нервно сцепленные на коленях, похолодевшие ладони. При этом он не отводит от меня своих внимательных глаз, должно быть, желая считать любую эмоцию, которой я могу отозваться на эту его вольность, и я, понимая это, все-таки позволяю ему держать себя за руки… и это — я и сама не знаю, как такое возможно объяснить! — кажется таким привычным и нормальным, словно прежде мы сто раз сидели вот точно также и руки… Марка… Мар-ка… да, руки этого странного парня с коротким и звучным именем Марк согревали мои ладони.
Теперь послушайте меня вы, Ханна, — говорит он с легкой полуулыбкой. — Я, действительно, незнакомец для вас, чужой, странный парень, вдруг появившийся в вашей жизни и, кажется, даже приручивший вихрь по имени «Мелисса», являющийся вашей дочерью… Признаю, все так и есть. Но и для меня самого все это внове. Я не планировал становиться свидетелем вашей аварии и знакомиться с вашей семьей, а потом и вовсе заручаться дружбой вашей дочери… Все это произошло как бы само собой… Случайно. Но не просто так, — он слегка покачивает головой, словно и сам не может поверить в то, о чем говорит. — Но все это должно было случиться, по крайней мере со мной, вы просто стали катализатором, повлекшим за собой разрушительную реакцию, — тут он невесело улыбается и добавляет: — Возможно, как-нибудь в другой раз я расскажу вам об этом более подробно, но сейчас просто хочу, чтобы вы знали: Мелисса дорога мне как друг, как человек, у которого я многому научился, — на секунду он замолкает, раздумывая о чем-то. — Думаю, мы вместе учились друг у друга! У вас весьма своеобразный ребенок, Ханна. И она хорошая девочка… Вам стоило бы ею гордиться.
Его руки все еще согревают мои ладони, и я наслаждаюсь этим умиротворяющим теплом, словно трепетной лаской, а все эти его слова, они, к сожалению, не успокаивают меня: лишь рождают целую вереницу мучительных, полных любопытства вопросов.
