По всей вероятности, выходит так, что Лукьянов категорически не приемлет ни открытую одежду, ни макияж. Отголоски прошлого из-за своей матери или от гульнувшей жены, но факт налицо — девчонка живет в ежовых рукавицах. Странно, что он мне не запрещает одеваться, как я хочу. Ворчит, занудничает временами, но не запрещает и не оскорбляет. Платье в клубе не в счет. Оно и вправду было ужасно открытым.
Надо быть умнее. Провести с ним после секса беседу о том, что девчонке уже восемнадцать и ей можно, и нужно жить нормальной жизнью. Хотя, он меня на фиг пошлет, если так открыто буду напирать на него советами. Обиднее всего, что после такого происшествия Ника меня возненавидит еще больше. По сути, он ведь оскорбил ее при мне. И без того все было шатко и фигово, а теперь и подавно.
Черт, а ведь он сейчас обвинит меня во всех смертных грехах, как я об этом не подумала?! Я спаиваю его дочь и крашу как шлюху. Он точно так скажет! Ой, блин… Господи, хочу стать невидимкой. Ну вот почему не может быть все хорошо? Ложусь на кровать и закрываю глаза. Сама не замечаю, как начинает клонить в сон.
Не знаю сколько я дремала, по ощущениям совсем чуть-чуть. Резко открыла глаза, почувствовав на себе тяжелый взгляд. Лукьянов стоит недалеко от кровати, уставившись на меня.
— Все не так, как может показаться. Я не спаивала твою дочь, — первой начинаю я, усаживаясь на кровать.
— Я в курсе, что инициатором была она.
— А что касается косметики, я просто подарила ей косметический набор и решила продемонстрировать макияж, — продолжаю тараторить я. — Ну а там и платье решили ей найти. А бокал шампанского просто за ее восемнадцатилетие. Ничего криминального.
— Я тебя вообще ни о чем не спрашивал. Не надо распинаться передо мной, как на экзамене. Что это еще за херня? — переводит взгляд на пол. Черт! Вот не вовремя я принесла ковер.
— Пушисто-ворсистый ковер. У нас же чистые ноги. Можем себе позволить. Не в деревенском же доме живем.
— Ты издеваешься?!
— Господи, я купила только один ковер. И вообще он дешевый, — самое обидное, что он и вправду стоит копейки. — Не персидский, между прочим. Если надо отдам за него деньги, со следующей зарплаты, к чему сраться не из-за чего?
— Причем тут вообще твоя копеечная зарплата? Что ты все бабками меряешь? На черта мне этот рассадник пыли? Чтобы его вдобавок обоссала собака?!
— Чтобы было красиво! Почему надо смотреть на все в черном цвете? Ковер, люстра и шторы создают уют, если ты не знал, — встаю с кровати, становясь напротив Богдана. — Я же не меняю их, хоть они мне и не нравятся. Что-то я могу внести в этот дом на свое усмотрение или я здесь только для регулярных потрахушек и пирогов? Тогда иди сам знаешь куда. И вообще, ты…, - сжимаю кулаки, не в силах подобрать слова.
— Козел, — первым заканчивает Лукьянов.
— Нет. Дурак. Ты просто так взял и ни за что унизил свою дочь при малолетней любовнице, а я в ее глазах именно такая. Теперь-то я понимаю, почему она такая странная. В соцсетях не сидит, друзей — нет, свитер до горла, ноль косметики, а чего вообще не паранджа? Ну напилась она разок подростком. Плохо — да, но так бывает. Люди вообще не идеальны. Теперь надо из ее рук выбивать бокал и тащить, как какую-то алкоголичку на проповедь за то, что она выпила пару глотков шампанского? Я бы на ее месте за такое тебя возненавидела и пакостила, дабы вывести тебя из себя. Взрослый умный мужик, а ведешь себя как дурак! — вот тебе и провела милую беседу после секса. Очень умно. Прям верх выдержки и ума!
Хватаю кофту и вылетаю из комнаты, громко хлопнув дверью. Вот тебе и первый день совместной жизни.
* * *
Я точно больная на голову. Вместо того, чтобы думать о том, что случилось и как это исправить, я бешусь от того, что во дворе дома Лукьянова нет места, куда можно пристроить свою задницу, и активно строю в голове план, как можно обустроить его двор. Пипец, ну и я дура…
Идти никуда не хочу. Домой в первый день — вообще вверх идиотизма, на озеро — страшно. Турник, блин, он поставил, а вот на скамейку никак не хватило фантазии. Обойдя весь двор, так и не найдя куда пристроить свою пятую точку, я просто села на пока еще зеленую траву.
— Не лето, жопу застудишь, — поднимаю взгляд на рядом стоящего Лукьянова с пледом в руках.
Где-то внутри меня появляется надежда, что все не так уж и плохо. Богдан, как минимум смотрел за тем, куда я направляюсь. Не просто так он появился здесь не с пустыми руками. Протягивает мне ладонь и приподнимает меня. Сам же стелет на траву в два слоя плед. Не задумываясь, плюхаюсь на него, подтянув колени к животу. Лукьянов тут же садится рядом.
— За дурака прости, это… Мадланя сказала, а не я.
— Ох уж эта Мандланя.
— Но ты… не прав, это уже точно я говорю. Чем больше запрещаешь, тем больше хочется. От строгих запретов никому еще лучше не становилось. Не давая своей дочери возможности одеваться и краситься, как бы ей хотелось, ты только хуже делаешь. От платья и косметики она не станет похожа на твою мать, если ты этого боишься.
— Откуда ты взяла эту хрень?! Ника не могла тебе такого сказать.
— Это мои выводы. Не надо держать свою дочь в ежовых рукавицах.
— Какие, к черту, ежовые рукавицы?! — вскрикивая, восклицает Лукьянов. — Я не запрещаю своей дочери носить платья, краситься и ходить на свидания. Это ее выбор. Она сама решает, как проводить свой досуг. Она сама стала рисовать вместо нормальных картин необъяснимую херню. Сама выбрала заочное обучение. Все сама. Да, я запрещаю ей ходить по клубам и пить. Да, чрезмерно ее контролирую, опекаю, как хочешь это называй, но это мое право. И меня не колышет один там был глоток или пять. И ты права, да, я дурак. Взрослые умные мужики тупят точно так же, как и необремененные с виду интеллектом подростки. И я, как ты сказала, как и все не идеален. Считай, что моя дочь — моя слабая сторона и я имею полной право психовать, если она удирает из больницы, никого при этом не предупредив, не отвечает на звонки и преспокойно попивает шампусик, пока я ломаю голову над тем, где она, — несмотря на, в каком-то смысле, гневную речь Богдана, от сердца отлегло. Не все так плохо, как нарисовало мое сознание. — И не смей вообще вмешивать сюда мою мать.
— Не буду. Извини. Может, Ника хотела сделать тебе сюрприз? — тихонько произношу я, после речи Лукьянова. И только произнеся это вслух, поняла какую чушь сморозила. — Прости, дурь ляпнула. Ну может, она хотела показать свою самостоятельность, типа уже не ребенок и ей не нужна гиперопека. Я же тоже в твоем доме напилась впервые с последствиями. Ты же не поставил на мне крест. Не жести.
— Это разные вещи. Ника не просто напилась разочек, но и еще какую-то дрянь приняла, после которой три недели пролежала в клинике у знакомых в полном неадеквате, хотя должна была быть в токсикологии. Я думал, что получу на выходе овощ с нулевым интеллектом и вечно стекающей слюной. Я за эти сраные двадцать один день состарился лет на десять махом. Так что давай ты не будешь рассуждать правильно ли я себя веду, когда моя дочь безалаберно сбегает из больницы, не отвечая на мои звонки. Обжегшись на молоке, дуешь и на воду.
— Я же ничего не знала, — становится стыдно. И неловко от затяжного молчания, во время которого каждый из нас явно обдумывал сказанное. — Так вот почему ты обижаешься на Егора. Он рассказывал. Ты попросил его за ней присмотреть, а он… не присмотрел.
— Обижаюсь я на себя, на него злился. Это все же моя ответственность, я прекрасно знал, что у Ники что-то не так. Понимал это, но скидывал на подростковый возраст. Залезть в душу пятнадцатилетней девчонке крайне сложно. Да и не способен я на это. А сегодня как чувство дежавю. Накрашенная по самое не могу, пусть и не с размазанной краской, трубку так же не берет, зараза.
— Ну все же в итоге обошлось и тогда, и сейчас, — откидываю голову на плечо Лукьянова.
— Обошлось. Спасибо Измайлову, мне бы еще и другие последствия пришлось разгребать, если бы не он.
