осознала свое положение, словно заледенела внутри. Вымерзла от ужаса. И стало легче. Словно со стороны, равнодушно все воспринималось. Словно… Словно уже мертвая.
Я не питала иллюзий, понимая, что моя смерть неизбежна и будет совсем не легкой. Не те это люди, чтоб подарить быструю смерть. И я ничего не могла с этим поделать, разве что умереть заранее.
Не страшно же умирать, когда уже мертвая, правда?
Я настолько погрузилась в это свое состояние полной отрешенности, что, когда увидела Тима и Ваньку на пороге комнаты, даже не среагировала никак. Может, не поверила, что это они?
Не знаю. Сложно сходу выйти из криозаморозки…
В себя начала приходить, только увидев пистолет в руках Ваньки.
Почему-то в тот момент подумала, что он выстрелит. В меня. И так странно, это воспринялось благом. По крайней мере, мой друг детства, мой названный брат пожалеет свою сестру. Быстро убьет.
Уже по одним этим мыслям можно было понять, до какой степени я перестала жить. Замерзла.
А мои мужчины меня разморозили.
Сначала дикой и невероятно быстрой расправой над пугающими мужиками, а затем затормозив на пустынной дороге и принявшись отогревать своими телами. По крайней мере, это именно так воспринималось в тот момент.
Я успокоилась, подышала, попила воды…
И мы поехали дальше.
И едем.
И нет, я не спрашиваю, куда, полностью положившись на них.
Знаете, когда человек замерзает, то потом очень сложно понять, что он все же живой.
Я пока что не до конца осознаю.
Просто ощущаю, что та сильная, дерзкая сучка Вета умерла там, в лапах Кабана, первой. А слабая, маленькая девочка Ветка еще живет, цепляясь отчаянно за что- то знакомое. За кого-то знакомого…
Знакомых.
Родных.
Моих.
Машина останавливается. Парни синхронно поворачиваются ко мне, смотрят. И их лица, такие разные, сейчас одинаковы. И выражение тревоги в них тоже похоже.
Они смотрят на меня, а я на них. И молчание тянет из нас силы.
— Приехали, Вет, выходи, — тихо говорит Ванька, а Тим молча покидает машину и открывает мне дверь.
Выхожу… И попадаю в прошлое. На пять лет назад.
Передо мной — река, моя река, наша река. И спуск к пляжу, крутой, резкий, и лестница гудит от напряжения металлических перил и речного ветра.
Закат, солнце красное-красное, падает за противоположный берег, и волны мягко шуршат, словно река дышит, мерно и глубоко, засыпая.
Я смотрю на закат, ощущая, как слезятся глаза. Нельзя смотреть на солнце, можно ослепнуть. Сгореть. Но лучше я сейчас сгорю, только чтоб не замерзать опять…
Я знаю, что позади стоят мои друзья детства, превратившиеся из порывистых, безбашенных сорванцов в серьезных, до дрожи пугающих зверей, с дикими взглядами и кровью на руках. Рядом с этими зверями опасно находиться. Всем. Кроме меня.
От них веет жаром, я ощущаю это спиной, и тело мое, все еще ледяное, стремительно нагревается.
И впервые мне не хочется бежать от их огня. Хочется , наоборот, чтоб окутали собой. Хочется прогреться уже до самого нутра. Сгореть хочется. С ними.
Я поворачиваюсь и смотрю по очереди то на одного, то на другого.
И не пугаюсь теперь жадного, голодного выражения их глаз.
Мне кажется, что у меня такое же. Потому что жарко. Потому что они — воплощенный огонь.
Потому что они — мои оба.
И, черт, я не хочу ничего решать больше. Не хочу ни о чем думать. И выбирать не хочу.
Мы стоим на обрыве нашей родной реки, и мне кажется, что она мягко подталкивает меня в спину, словно благословляя.
Идти к ним.
— Ветка…
Я не знаю, кто это говорит сейчас. Кто из них. Или за спиной моей река шепчет?
Я смотрю в их глаза, с отблесками заходящего солнца в зрачках, и, словно во сне, тяну ладони. Трогаю одновременно обоих, легко, даже пугливо. Почему-то кажется, что сейчас что-то произойдет, что они исчезнут, пропадут… Или я пропаду.
Ванька, извернувшись совершенно по-кошачьи, мягко ловит мою ладонь губами, прикусывает пальцы. И я удивляюсь, насколько его прикосновения нежные. Чуть колкая щетина, сухая кожа… И ласковые губы.
Тим просто сопит и тянет меня за руку к себе ближе, ему играть не хочется. Ощущаю, как выдыхает мне в шею, царапая короткой черной бородой, как тяжелые лапы ложатся на талию, властно так, жестко даже. Становится горячо мгновенно!
Ванька перехватывает меня за запястье, целует пальцы по одному, потом ладонь, потом вдоль по внутренней стороне руки, и это дико чувствительно, настолько, что колотить начинает, а Тим в это же время прикусывает по-звериному шею, все сильнее и несдержанней втискивая в себя.
И я не могу сказать, от чего горячее и безумнее сейчас: от нежных, ласкающих губ Ваньки или от жесткого обладания Тима. И возможно ли разделить? Возможно ли одно без другого?
— Ветка… Ебать, я напрягся… — столько слов от Тима — та еще неожиданность, говорит он глухо, не прекращая шумно дышать мною, не прекращая сжимать все грубее и откровенней, — не делай так больше…
Мне хочется сказать, что я и не делала, что я вообще не собиралась и не виновата, но в этот момент у Ваньки, судя по всему, кончается терпение, потому что он резко отпускает мою ладонь и перехватывает за подбородок, целует жадно и грубо, сразу раскрывая губы, сразу глубоко, мягко вытаскивая из лап Тима, обнимая так, что ощущаю себя словно в коконе спеленутой, а через мгновение теряю опору под ногами.
Меня несут.
Куда-то.
И, вот честно, плевать, куда.
Хотя, нет, не плевать…
Пусть это будет тот сарайчик… Интересно, он функционирует еще? Есть ли там внутри то одуряюще пахучее сено, которое не кололось пять лет назад, а , наоборот, укутывало меня, мягко и невесомо?
Минуту спустя понимаю: все на месте. Все по прежнему тут, ничего не меняется в моем городе детства.
И сарайчик сохранился, я и в прошлый раз заметила его очертания, когда мои друзья привезли сюда, вытащив из клуба, и используется этот сарайчик так же по назначению…
И пахнет тут так же.
Меня опускают на мягкое, душистое сено, и голову тут же забивает флешбеками прошлого.
Тогда,
