пять лет назад, я была немного пьяна, растеряна, не понимала вообще ничего…
А сейчас я абсолютно трезвая. Кристально.
И, на контрасте со случившимся, с чуть не случившимся, все видится предельно остро и ярко.
Да и парни в этот раз не торопятся меня заласкать, отключить голову поцелуями и животной жадностью.
Они медлят, стоя надо мной, разглядывая, пусть и жарко до боли, но все же разумно. Словно дают возможность привыкнуть… И решить окончательно.
А мне не хочется решать. Мне их хочется.
Ваньку, высоченного, крепкого, с вечной смешинкой в прищуренных глазах. Он тоже прищуривался сегодня, убивая за меня.
Тима, чуть раскосыми глазами и смуглой кожей, ставшего невозможно широким, больше похожим на медведя, медлительного и невозмутимого. Вот удивились сегодня те, кто угрожал мне, его прыти и текучей силе. Это было последнее удивление в их жизни.
Они смотрят, ждут.
Меня ждут.
И я, не отводя от них взгляда, начинаю расстегивать пуговицы рубашки. Давая карт-бланш моим друзьям детства, моим братьям названным. Моим первым мужчинам. Моим, по сути, единственным настоящим мужчинам. Потому что секс — это пустое, примитивные телодвижения.
Настоящим он становится только с тем, кого… любишь. У меня был секс после них. А вот любви… Оказывается, не было.
И это только теперь отчетливо понимаю, даже не понимаю. Чувствую.
Я не смогу сейчас словами все… Просто нет слов.
И, наверно, действием лучше, потому что они все правильно понимают.
Переглядываются, словно выясняя очередность, а затем одновременно стягивают с себя футболки.
И я задыхаюсь, жадно разглядывая их такие разные и такие невероятно красивые торсы.
Смуглый, заросший темным жестким волосом Тим и светлокожий, практически гладкий Ванька. Массивные тяжелые руки, мышцы выпуклые, животы каменные. Они не выглядят культуристами. Они выглядят мужчинами. Опасными, резкими, способными… На все способными. И это завело бы меня, точно завело… Если б было, куда заводиться больше.
Наблюдаю, как Ванька рвет ремень на джинсах, а затем скользит ко мне, накрывая сразу собой так, что не вижу больше ничего, кроме его лица, не слышу ничего, кроме его лихорадочного шепота:
— Ветка, Ветка моя… Моя…
Я хочу сказать ему, что я его. И Тима.
Но раскрытые губы воспринимаются вызовом, и меня тут же затыкают. Поцелуй, сладкий, мучительно долгий, такой, что дыхания не хватает, в глазах темнеет, а сердце выламывается из груди.
Мне кажется, что я на дно погружаюсь, в ушах гул, в голове — полное безумие. Трогаю Ваньку, его шею крепкую, бугристые от мускулов руки, не могу остановиться, тактильность так нужна сейчас, до боли! Он рычит сквозь поцелуй, словно еле сдерживает себя, что не причинить боль, затем чуть-чуть поворачивает, укладывая на бок и дергает молнию моих брюк, там заедает что-то, и рычание становится еще раздраженнее… И в этот момент сзади оглаживают другие ладони, шире, жестче чуть-чуть, а спине становится горячо.
Тим легко тянет вниз ткань, не обращая внимания на такую мелочь, как пуговица, молния и прочую ерунду. Брюки трещат и умирают от варварской атаки, а к моей заднице прижимается горячее, твердое, такое нужное сейчас.
Ванька по-прежнему не отпускает, целует, теперь уже шею, плечи, мнет грудь, обнаженную, когда успел снять все? И важно ли это? Определенно, нет…
Его нежные, такие нежные, горячие губы обхватывают по очереди соски, тянут, причиняя несильную, будоражащую боль, и меня прошивает током удовольствия.
В этот момент я вообще не соображаю ничего, только стремлюсь выгнуться так, что они оба могли достать везде, где им хочется сейчас.
Тиму хочется облизывать мою спину. Боже… Как это… Невероятно!
Ваньке хочется кусать мою грудь и плечи. Мамочки… С ума сойду же…
Занятая отвлекающими маневрами прелюдии, я пропускаю момент, когда Тим легко поднимает мою ногу и, чуть проверив готовность пальцами, скользит одним слитным движением, сходу заполняя собой до упора.
Только в это мгновение ощущаю безумную тесноту, тяжесть, жесткий хват ладоней на бедрах, замираю, встречая жадный взгляд Ваньки потерянно и изумленно, цепляюсь за его шею, что-то пытаюсь шептать, но тут Тим, прикусив мое плечо и перехватив для верности по талии широченной лапой, двигается, и вместо шепота вырывается крик.
Ванька тут же запечатывает мне ладонью рот, второй неистово оглаживая грудь с болезненно ноющими сосками, прижимается, шепчет хрипло и жарко:
— Не кричи, Вет, не надо, не надо… Тут лошадки рядом, волноваться будут, ржать… Не надо лишнего внимания…
Он все это говорит, перемежая слова с поцелуями, быстрыми и жадными, а Тим только рычит сдержанно, ускоряясь и все сильнее и грубее насаживая меня на себя.
Я между ними двумя, ощущаю трение горячих тел, запах сена и их возбуждения, голова кружится и снова всплывают флешбеки пятилетней давности. Там они тоже меня вот так зажали и мучили долго-долго, уговаривая уже в процессе, умоляя, шепча слова восхищения… А я была настолько растеряна, что не помнила и не понимала тогда ничего… Верней, думала, что не помню и не понимаю. А вот сейчас со всей отчетливостью осознаю, что ни мгновение из той, первой, безумной ночи не пропало из памяти. Просто хоронила эмоции и воспоминания, прятала. Запрещала себе даже думать о случившемся, искренне считая это все ошибкой…
Оказывается, вся моя жизнь после была ошибкой? Да? Да?
— Да, Вет, да, да, да… — бормочет Ванька, пристраивая мою ладонь на себе, — сожми. Сильнее. Не могу больше, не могу… Хочу тебя…
Он опять целует, глубоко входя языком в мой раскрытый рот, как-то попадая в такт с движениями Тима, и это выносит за грань. Я кричу, бьюсь в спазмах удовольствия, утаскивая, похоже, Тима за собой в это безумное марево.
По крайней мере, он меня отпускает в распоряжение Ваньки, тут же радостно сажающего меня сверху и скользящего внутрь до упора.
Тим смотрит, как я выигбаюсь на его друге от перемены позы, от остроты ощущений и в два движения доводит себя до финала. А затем тянется ко мне, уже вовсю двигающейся на Ваньке, ловит за подбородок и целует, долго, глубоко, сбивая с ритма и вынуждая матерящегося глухо Ваньку перехватывать снизу инициативу и добивать до нужного нам всем результата. Меня прошивает его членом, кажется, чуть ли не насквозь, ощущение, что во мне что-то настолько большое, что дышать тяжело.
Ванька кладет ладонь на мокрый от пота живот,
