тишине стуком захлопывается, и я оглядываюсь через плечо, сканируя глазами пространство, но абсолютно ничего не вижу. Воздух здесь более влажный и холодный, а запах плесени и гнили настолько сильный, что даже я морщу нос.
Мне хочется закричать, но это человеческий инстинкт, из-за которого нас с Карией могут прикончить. Я опускаю голову и прижимаюсь носом к волосам этой девушки, одной рукой все еще придерживая ее бедра, а другой касаясь светлых локонов. Их аромат успокаивает намного лучше, чем крик, поэтому сейчас она необходима мне так же сильно, как и я ей.
Стоя в тишине, я начинаю понимать, что мне следует просто пойти вперед, отыскать дверь и вернуться на прежнюю дорогу, которая выведет меня из этого ада. Я явно каким-то образом открыл неизвестный мне до этого тайный вход, но у меня нет никаких причин здесь задерживаться. Я и так уже, похоже, слышу, как в иле снует целая стая крыс, постукивая крошечными коготками по цементу.
Я делаю один-единственный шаг туда, откуда явился, но тут откуда-то позади меня раздается голос, и по спине проносится дрожь:
— Оставь ее.
У меня перехватывает горло, я усиливаю хватку, обмякшее тело Карии на мгновение выскальзывает из моих объятий, но я быстро ее подхватываю и прижимаю к себе.
Я не оборачиваюсь, даже когда мне кажется, что сзади по шее ползут пауки.
У меня горят легкие, лихорадочно сжимаясь с каждым вдохом. Я не знаю, может, это кто-то из Райта, может, у Штейна здесь была охрана, и так он пронюхал о моей лаборатории, или…
— Отдай ее мне, Саллен. Облегчи свою ношу. Там, куда ты идешь, и так одна темнота.
Это мужской голос, и в моем воображении возникает образ кого-то намного старше Штейна, не привыкшего к разговорам, совсем как…я.
Я по-прежнему не оборачиваюсь. Там и так ничего не видно.
Но я с трудом сглатываю, затем просовываю язык в щель между зубами, где должен быть резец, и пытаюсь думать.
«Что происходит? Что это? Кто это?»
Я слышу, как откуда-то капает вода, создавая еще больше ила в заброшенных лабиринтах этих тоннелей.
И хотя мне жутко хочется выйти в эту дверь, я уже знаю, что ничего не дается легко. Я всю жизнь пытался уйти от собственного несчастья, но это оказалось невозможным.
— Отдай ее мне.
Снова мужской голос, но он звучит скорее, как мольба, а не как приказ.
— Нет, — говорю я, и это слово дребезжит в темноте.
Больше я ничего не добавляю. Это все, что ему нужно знать.
— Я знаю тебя, Саллен Брэм Рул.
Когда я слышу свое второе имя, у меня сводит легкие. Никто не произносил его вслух с тех пор, как умерла моя мать. Она единственная так меня называла, но при этом ее голос излучал нежность.
— Ты всегда хотел покинуть это место. Лаборатория, кресло, твои глаза, глядящие с надеждой и мольбой об этой девушке? Она проснется и будет бояться. В этой жизни у тебя никого не может быть.
Я ничего не говорю. Ничего не делаю.
Вода все капает. Крысы подбираются все ближе.
У меня мурашки бегут о коже, но я не могу даже моргнуть. Я невольно замираю, как вкопанный.
Ноша у меня в руках теперь кажется необычайно тяжелой.
Я не вижу не только этого человека, я вообще ничего не вижу. Ни темноты, ни тоннеля, ни светлых волос Карии у себя под пальцами.
Сам того не желая, я снова думаю о маме. Единственное, что у меня осталось, — это проблески и обрывки связанных с ней воспоминаний; все остальное искорежено временем и Штейном. Как будто последние шестнадцать лет без нее я всеми клеточками своего тела только и делал, что… выживал. У меня не было места ни для чего другого. Только для того, чтобы дышать, по возможности есть и цепляться за сон, когда я знал, что мне ничего не угрожает.
Моей единственной несбыточной мечтой была Кария, потому что она жива и невредима и… у меня в руках.
— Я ухожу, — коротко говорю я.
Я понятия не имею, кто со мной говорит, и мне нет до этого дела. Я давно научился не тратить время на несущественные детали. Только на то, что имеет значение. Кария Вен, доверившая мне свое находящееся в бессознательном состоянии тело — вот что сейчас для меня важнее всего.
Она меня спасла.
Не знаю, когда она это решила, но важно то, что она это сделала.
Я делаю шаг вперед.
Раздается какой-то звук, как будто скольжение. Змея на полу.
У меня ёкает сердце, в ушах стучит кровь, и я поворачиваю голову в одну сторону, затем в другую.
Я знаю о змеях все.
Они — символ Райта, и поэтому все змеи, что хранятся у меня в стеклянных банках, изувечены. Райт по-своему обрек меня на ад. Возможно, Штейн и родился жестоким, но именно Райт дал ему возможности для максимально варварского проявления его бездушия.
Я не боюсь змей, но я их ненавижу.
Они приближаются, словно шуршащая по камню чешуя.
Я напрягаюсь всем телом.
И еще сильнее прижимаю к себе Карию. Она такая теплая, ее руки и ноги безвольно свисают из моих объятий, и я целую ее в волосы, как будто это все. Конец, которого я так долго ждал. Горько-сладкое завершение жизни, полной тоски и горя. Она и я умрем вместе.
Я закрываю глаза.
Шорох становится ближе.
Я дрожу.
«Это что, новый ад, созданный Штейном? Говорящая змея? Выполняющая его приказы? Бог вообще установил для него хоть какие-то лимиты?»
Шум стихает.
Наступает тишина.
Затем совсем рядом с моим ухом раздается голос того же самого мужчины:
— Штейн Рул обрек на вечные муки не только тебя, Саллен Брэм. Но ты на него не похож, так ведь?
Я не отвечаю.
И не двигаюсь.
От меня
