ощущение унижения и отчаяния, густо смешанное с ноющей болью.
Улетая на станцию, Маргарета ещё думала: это всё временно. Она поработает там совсем немного, а потом и её будущее обязательно наступит тоже.
Только к зиме она поняла: вот оно, будущее, уже наступило.
Наверное, она бы упала тогда с виверны, будто бы от неловкости, несчастный случай, ах, какая беда. Но вместо неё уже тогда на станции жили одни только тени Маргареты, и они катились по привычному распорядку, как шарнирные куколки. И Маргарета пряталась за ними, уходила всё глубже и глубже в серость и пустоту, растворялась, размывалась и бледнела. Так было проще, так не было больно, так можно было и дальше кружить по свой одиночной камере, отбывая наказание за полузабытое преступление.
Так было бы всегда, — если бы однажды рядом со станцией не рухнул всадник на виверне.
— Ненавижу тебя, — ломко сказала Маргарета.
И позволила Максу перетянуть её к себе на колени, устроить, как в гнезде. Уткнулась носом ему в грудь, замерла, считая мерные удары чужого сердца.
— Мир не то чтобы справедлив, — криво усмехнулся Макс. — Да ведь?
— Ты поправишься, — глухо сказала Маргарета. — Почему бы ты ни упал, ты…
Он шумно выдохнул ей в макушку.
— Ты знаешь… Ромашка, я ведь на самом деле… не герой.
— Как это?
— Я всё думал, — он говорил очень ровно, как-то правильно, как будто сводку читал, — я всё думал, про падение. Люди же не падают просто так? А я упал, как будто… как будто что-то во мне выключилось. Накрыло чернотой, как во сне накрывает кошмаром. Я испугался, будто уже умер. И этот ужас… Я много крутил в голове, чтобы понять, почему… Это всё лес.
— Лес?
— Этот лес, он с высоты… пушистый, глухо-зелёный, как… видишь, у меня руки потеют? Ромашка, этот лес похож на мох. Понимаешь? На мох.
— Ребята, нам спустили задание.
Макс долго готовил эту речь. Крутил её так и эдак, подбирал слова — чтобы большие, красивые, важные. Набросал на листке что-то, смял и выкинул. Примеривал: что можно было бы сказать такого, чтобы он сам себе поверил? Что можно сказать, чтобы можно было принять это, принять и согласиться?
Речь не складывалась. Ничего не складывалось. И Макс поступил, как поступал всегда: вывесил карту, наложил на неё листы кальки с прорисованными синоптиком ветрами и дождался, пока все взгляды соберутся на нём.
— Вылетаем в половину двенадцатого третьим эшелоном на север…
Они стояли тогда неподалёку от перешейка, всего в нескольких десятках километров от передовой, где шли вялые, изматывающие бои на поверхности. Сам перешеек щерился пушками, и враг там врылся в землю и готовился стоять насмерть.
На карте маршрут был похож на две искривлённые петли. Взлетали ночью и в облачность, чтобы остаться незамеченными для дозоров: бойцы прикрытия, готовые отвлечь на себя огонь противника, и основная группа — на высоте. Основной блокпост обходили широкой дугой, возвращались к перешейку с тылов. Так иногда заходили камикадзе, но пока ни один из вылетов не дал заметного изменения в расстановке сил.
Теперь же основная цель была дальше и глубже. Вражеские укрепления на перешейке были известны плохо, и здесь основная часть клина была готова принять бой. Если же манёвр удавался незамеченным, группа прикрытия возвращалась обратно такой же широкой дугой, а основная — уходила ниже уровня поверхности, чтобы затеряться в глухом тумане провала.
К трём часам, в глухой темноте, они должны были достичь дальнего края перешейка, того, что у чужацкого столпа. Там заложить фугас по координатам: их долго высчитывала научная команда, для которой почти полгода собирали данные.
Подорвать.
Фугас разработали где-то в тылах, в обстановке строжайшей секретности. Даже командир не знал, откуда в точности его привезли; а чертежи, должно быть, ценились выше всех дивизионов вместе взятых. Фугасов было три, но ударной силы одного должно быть достаточно для того, чтобы по меньшей мере повредить, а возможно даже обрушить перешеек. Прервётся основная транспортная линия врага, чужаки лишатся тыла, — и тогда война закончится, столпы разойдутся, и вновь настанет мир.
Тогда наступит будущее, прекрасное и удивительное. В нём будет место тихим вечерам, в которых не слышно кононнады орудий, в нём будут дороги, свободные от патрулей, будут горные лыжи, будут опечатанные базы, будут дикие виверны, а на заводах снова станут делать тракторы, а не бронемашины.
Будет много всего. Много такого, за что не страшно вылететь в ночь, и за что не стыдно сгинуть.
Но их — тех, кто полетит ставить фугас, — их, конечно, не будет.
Даже если им повезёт не потеряться в ядовитом тумане и уцелеть при взрыве, сил виверны не хватит на то, чтобы вернуться обратно. Они рухнут в тумане бездонной расщелины между столпами, — уйдут яркой вспышкой, счастливые, что у их жизни был смысл.
— Да, — твёрдо сказал Макс и снова велел себе быть мужчиной. — Скорее всего, мы не дотянем обратно, если только уж очень не повезёт с ветрами.
Группа молчала. Всегда серьёзный Виттор едва заметно шевелил губами и загибал пальцы: складывал по карте расстояния. В клине он обычно перепроверял маршруты, потому что сам Макс больше прикидывал, чем собственно считал.
Но здесь ему не стоило и надеяться найти ошибку. Это задание пришло сверху, его считали сразу трое специалистов, это они учитывали предел видимости вражеских приборов и крутизну дуги облёта и ещё десяток всяких вещей. Макс тоже вертел так и эдак и признал: им действительно старались дать возможность вернуться. Но у них есть всего один шанс, пока враг не усилил дозоры на перешейке. Командир сформулировал: «нужно сработать чисто»…
Бить наверняка, перевёл для себя Макс.
— К цели я поведу сам. Мне нужно ещё два человека.
В клине их было одиннадцать — некомплект, но много ли в дивизионе полностью укомплектованных клиньев? Почти все летали вместе давно: не друзья и не семья, но родные друг другу люди, много раз разделявшие и боль, и горе, и страх. Самому старшему — всего-то двадцать восемь, а новенький Армандо и вовсе совсем сопляк, всё ещё долговязый и тощий, как подросток. Все они могли бы прожить свою жизнь, такую, какую отмерит Господ…
Сам Макс не мог не лететь. Это был единственный и очень важный шанс, а Макс всегда был везунчик, умелый и способный сориентироваться
